Дата моей смерти - Марина Юденич

Теперь мне кажется, что эта картинка медленно затягивает меня в свое черно-белое пространство.

Я чувствую прохладу, струящуюся с белых небес, и холод скользких комков свежевырытой земли под ногами.

Ветра нет. И потому черные шелка мягко струятся вдоль моего тела и так же черны до синевы, тяжелы и неподвижны, сливаются с ними мои волосы.

Этой ночью впервые за много минувших ночей ко мне вернулась старая мучительница — злобная старуха — бессонница.

Снова, как и в первые дни, после потери Егора, накинула она на меня свой тяжелый удушливый саван, и до зари я вертелась в постели, тщетно пытаясь забыться.

Но сон не шел, напротив — сознание мое было ясным как никогда, однако мысли роившиеся в нем были чернее самой ночи. Они упрямо возвращали меня на свежевспаханное поле, и крест, устремленный в белое небо, держал меня подле себя, словно невидимые путы сковали нас, а совсем близко внизу дышала запахом влажной земли черная пасть могилы.

Мне вспомнилось давнее мое предчувствие: мы с Егором погибнем в один день. Остатки разума, однако, пытались возражать: Егор ведь уже погиб, и думалось тебе об автомобильной катастрофе, а смерть настигла его совсем иначе.

Все было так, но измотанный бессонницей, голос этот был слишком слаб.

Прошло несколько дней наполненных тупой необъяснимой тревогой, тоской и безысходностью.

Не было никаких вестей о том, когда же, наконец, привезут домой, и похоронят Егора, и это рождало ощущение какой-то странной неопределенности.

Мне начинало казаться, что вся эта жуткая история с его гибелью — всего лишь плод моего больного воображения. Грешные, преступные фантазии, в которых, как в кривом зеркале уродливо отразилось мое желание наказать его за предательство.

Дни, как назло стояли удивительно мрачные, пронизанные хмурой сумятицей непогоды.

Но все имеет свой предел.

Однажды наступило утро, принеся с собой малую радость: впервые за последние недели природа улыбнулась промерзшему городу.

И небо вмиг преобразилось, наполнившись ярким голубым сиянием.

Исчезли, словно и не валялись так долго грязными пластами на крышах домов, унылые бледные тучи, и все засверкало в лучах воссиявшего в прозрачной лазури солнца.

Даже грязный снег казался теперь россыпью крошечных бриллиантов, а серые лужи — осколками волшебного голубого зеркала, оброненного кем-то неловким на небесах.

Грех было сидеть в пустой и какой-то утлой, как вдруг показалось мне, квартире в такой день и облачившись в легкое нарядное пальто, из гардероба, который приволокла из прошлой жизни, я, слегка «почистив перышки», выпорхнула на улицу.

Купленное в Париже пальто было, конечно легковато, рассчитано на парижские зимы, но прохлада яркого солнечного дня была приятной и бодрящей.

Гуляла я долго и с удовольствием.

Уличные прохожие отнюдь не казались мне монстрами, некоторые лица были приветливы и встречались даже улыбки. Возможно, на них тоже действовала погода, а возможно, мое настроение раскрасило улицу совсем в другие тона.

Я заглянула в маленькое кафе на Чистых прудах и с удовольствием выпила там кофе, а потом, подумав немного и, решив, что сейчас это будет как раз то, что надо — еще и кофе с коньяком. По телу немедленно разлилось приятное тепло, и в голове закружились мысли самые радужные, словно и не было минувшей ночи, а если и была она вместе со всеми своими страшными фантазиями, навеянными бессонницей, то давно уж растворилась в вечности, потому что сменивший ее день, клонился к закату.

Надо было отправляться восвояси: скоро с работы должна была возвратиться Муся. Ее мое отсутствие могло расстроить и даже напугать.

Я не без сожаления спросила у бармена счет.

Дорога домой не заняла много времени, окна моей квартиры выходили, аккурат, на теремок метро « Чистые пруды»

Лифт оказался занят, и, судя по весьма отдаленному металлическому лязгу, неизменно сопровождавшему черепаший ход старой, расшатанной кабинки, находился на одном из верхних этажей.

Долгое ожидание было сейчас выше моих сил: коньяк продолжал действовать и созидательная била во мне энергия ключом..

Понятно, что ждать лифта я не стала.

Не скажу, чтобы крутые лестничные пролеты давались мне так уж легко, дом бы старый, и между каждым этажом их было целых два, причем ступенек в каждом было изрядное количество. Словом, уже на площадке третьего этажа взятый изначально спринтерский темп подъема был мною существенно снижен. Но отступать я не собиралась, тем более, что кабинка лифта, похоже застряла на верхнем этаже, либо ее сознательно удерживали, дожидаясь кого-то, завозившегося на выходе из квартиры.

Так бывает довольно часто. И всякий раз, поступая подобным образом, ты мысленно оправдываешься перед теми, кто возможно нетерпеливо поглядывает наверх в ожидании лифта: «Ничего страшного, каких-то пять секунд. Подождут».

Когда же в ситуации ожидающего оказываешься сам, реакция, понятное дело, бывает прямо противоположной: " Что за наглость, черт побери! " мысленно отчитываешь ты соседей — эгоистов.

Сейчас, однако, мне было не до соседской наглости.

До дверей квартиры оставалось миновать каких-то два лестничных пролета, но именно они, как водится, казались самыми крутыми и протяженными. Я карабкалась с трудом передвигая ноги и переводя дыхание: сказывалось сидение и лежание стуками, тело совсем отвыкло двигаться, и мне пришлось даже вцепиться в перила, чтобы облегчить себе муки подъема.

Однако, именно то обстоятельство, что передвигалась я теперь крайне медленно, давало и некоторые преимущества: я отчетливо слышала все звуки, которые раздавались в пустом подъезде.

И в ту минуту, когда свинцовые ноги мои, вступили на ступеньку последнего лестничного пролета, в гулкой тишине подъезда отчетливо раздался звук аккуратно открывающейся двери.

В самом этом факте не было бы ничего странного, если бы звук не раздался прямо над моей головой.

Это означало, что аккуратно открылась изнутри дверь именно моей квартиры.

Я замерла так, и не переступив ступень, и затаила дыхание, вернее, я вообще перестала дышать, потому что в гулкой тишине подъезда шумное, сбившееся дыхание должно было разноситься как минимум на несколько этажей.

Наверху, тем временем, тоже воцарилась тишина.

Однако в этой тишине отчетливо ощущала я чужое присутствие.

Кто-то, отворивший мою дверь изнутри, тоже замер, прислушиваясь. Я превратилась в каменное изваяние: дышать мне вовсе не хотелось, словно организм мой, так же осознав грозящую нам опасность, решил некоторое время продержаться на внутренних резервах.

Этот раунд я выиграла.