Библия в истории европейской культуры - Геннадий Геннадьевич Пиков

читателей. Делается это к тому же за счет полисемантики слова (например, душа) и апелляции к чувству читателя, а философия стремится к моносемантике, апеллирует к ratio (уму) читателя. Религия пытается синтезировать эти факторы, но это не всегда удачно получается. Проповедь как обращение к чувствам людей, стремление донести точность истины в определенной степени умаляет лирическое начало. Не случайно, одни из самых лучших христианских гимнов (Ave Maria, Stabat mater dolorosa) не так уж часто используются в богослужебной практике.

Религия имеет дело с особыми типами людей (миссионеров, святых, еретиков), для которых литература фактически остается в стороне от их профессиональной деятельности. «Христиан» часто именно литераторы упрекают в лицемерии, ханжестве, доносительстве, что, с их точки зрения, прямо противоречит необходимым моральным ценностям. Не случайно и то, что как общество в целом, так и церковь в отдельности, часто преследуют представителей этой контр-культуры. Достаточно вспомнить печальную судьбу многих поэтов и не только средневековых (Вийон, Гумилев, Пастернак, Ахматова).

Философское оправдание этому берется из античности. Аристотелевское положение о том, что только звери и боги могут жить вне общества, используется для создания представления о некоей особой человеческой сфере деятельности, и Человек не творит физический мир, ибо не равен Богу в могуществе. Происходит редукция «бесполезных» вопросов о происхождении мира и с помощью логических аргументов его предназначение определяется как место исправления. Прошлое столетие выдвинуло свое обозначение – «ноосфера».

Тем самым появляется стимул для «просвещения» как опускания вниз эпистемы (истинного знания). О том, что это знание «не человеческое», т. е. предельно филосифизировано и внешне противостоит практике и «здравому смыслу», говорили уже античные авторы. По Платону, человек самостоятельно вспоминает его (анамнезис как познание-воспоминание) и противопоставляет его доксе (субъективному мнению толпы). Но в данном случае эпистема идет непосредственно от Бога через текст и душу. Богодухновенность есть обязательный признак «истинного» текста и тем самым отделяет его от профанных сочинений.

Этот текст неизбежно содержит сложные интеллектуальные проблемы, которые необходимо, если Текст обращен ко всему человечеству, выражать в доходчивых формах. Именно поэтому Христос любит говорить притчами, а в Библии обязательно присутствует философская лирика. Философ и писатель нуждаются друг в друге и идут навстречу друг другу, но им никогда не сойтись, т. е. не создать текст, который был бы предельно насыщен философски и религиозно и понятен одновременно всем людям. Аврелий Августин находит гениальный выход, заявив об амбивалентности, двоесущности человеческой души, о наличии в ней двух сил, одна из которых зовет вверх, а другая тянет вниз. А это значит, что и человек должен заниматься самовоспитанием, стремясь «вверх», и литература должна все время ориентировать его на это. По сути, здесь стремление связать религию и литературу как содержание и форму, но это возможно лишь в условиях господства религии в обществе. И до эпохи средневековья, и после они лишь сосуществуют, взаимовлияя друг на друга, но и находясь в неизбежной конфронтации. Обязательным условием союза религии, философии и литературы в данном случае будет предельная поляризация мира богов и мира людей. Античная (римская) философия убедилась в силе Юпитеров (они стали сильнее Зевсов) и слабости человеков (Гераклы и Одиссеи как сторонники «порядка» вымерли, вместо них в истории действуют «разрушители» Спартаки и Нероны). Но об этом же все больше пишет и литература, хотя некоторые авторы (Лукиан из Самосаты) и высмеивают это.

В целом, философию и литературу можно назвать глазами, обращенными внутрь культуры. Именно они формируют в обществе практическую этику, внедряя в сознание людей в виде рецептов и моральных императивов те идеи, которые выстрадала религия. Они, обладая свойствами медиатора, создают ситуацию ритуально-символического общения, вырабатывая специфические для цивилизации языки, термины, образы и т. д. Именно на них падает основная тяжесть задачи понять «смысл» броуновского движения общества и проблемное сочетание его идеалов с интересами конкретного индивида, естественно, под определенным, религиозным, углом зрения. Для достижения же всех этих целей они должны работать в формате «очков», т. е. действовать согласованно, непротиворечиво дополняя друг друга. История в большей степени маркирует цивилизацию, обозначая и исторически обосновывая ее место в созвездии «миров». Право представляет собой механизм контроля и реализации этических норм. Все эти сферы культуры связаны с базовой неоднородностью социума и личностной динамикой индивида. Религия всячески старается произвести непротиворечивый их синтез.

Конкретные сочинения, образующие «литературу», становятся либо «текстом в тексте», либо «текстом о тексте», т. е. начинает складываться то феноменальное явление, которое М. М. Бахтин (уже в свое время и в связи с другими проблемами) называл «полифонизмом» текста и определил как соприсутствие в тексте нескольких «голосов».

Можно говорить и о зарождении функциональной знаковой системы «автор – книга – читатель» со всеми ее закономерностями, содержательными и формальными, что, разумеется, придавало дополнительный импульс развитию письменности и складыванию книжного дела как системы. Специфика этой системы обусловлена сложностью («богодухновенностью») текста, понять который помогают читателям так называемые «книжники» (соферим, грамматевс, номикос, номодидаскалос). Они же – истинные хранители Моисеева закона (Втор. 4 : 2; Езд. 7 : 6; Мф. 22 : 35; Лк. 7 : 30; 10 : 25;11 : 45–46 и др.).

Ближневосточная культура имеет дело со сложной и длительной традицией создания и проведения через века универсального синкретического текста, который бы:

демонстрировал живучесть традиции;

поддерживал авторитет «золотого века»;

соблазнял возможностью скорого (в течение одного-двух поколений) возвращения в «первобытное» состояние как первозданное, первосозданное;

объединял в одном семантическом пространстве весь необходимый для существования и выживания комплекс социальных, политических, юридических и этических идей;

был художественно привлекателен, «читабелен», давал эстетическое наслаждение.

Такой текст понять рационально (как набор «общественно-полезных» фактов) невозможно. Тора и Танах внешне эклектичны и читать их «всуе» (на досуге) невозможно. Поэтому уже древнееврейская культура предлагает особый метод «прочтения» его – вживание, т. е. понимание «изнутри» путем следования некоей «истине». Это возможно только коллективно, через эмоциональную связь людей и поколений. Именно этот метод лежит в основе и христианской герменевтики. Вживание «ненаучно» и пугает «ученых» и «исследователей», подходящих к изучению истории культуры эмпирически и индуктивно, ведь «доведенное» до логического конца вживание может означать превращение ученого в адепта той или иной философской или духовной системы и тем самым лишение или, по крайней мере, снижение его способности к трезвому критическому отношению к исследуемому объекту. Через это прошли Р. Генон и Р. Гароди, увлекшиеся исламом как более «цельной» и «духовно» более содержательной моделью мировоззрения. Характерно даже название их работ: Гароди Р. Запад – это случайность. Р., 1977; Гароди Р. Ислам – наше будущее. Р., 1980.

Библейский текст, независимо от того, что