Странник - Виктор Тюрин

В утреннем, прозрачном как слеза воздухе особенно громко и отчетливо звучали слова нашего командира:

– Я – ваш командир, а вы мои бойцы. Мы члены одной семьи. Вы пришли сюда добровольно, оставив семью и дом, чтобы защитить от наглых посягательств нашу свободу и демократию. Верю, вы с честью пройдете этот трудный путь! Вы пока не ощущаете себя героями, но уже совершили свой первый подвиг, став в ряды защитников отечества! В столь трудный для…

– Еще несколько минут подобного трепа, и я засну стоя, – почти не двигая губами, прошептал мой сосед по строю. Массивный дядька, старше меня лет на десять, с грубым, словно вытесанным при помощи топора лицом.

Я с интересом посмотрел на него. Умение говорить подобным образом явно требовало большой практики.

– …Пока война имеет позиционный характер. Прямые столкновения эпизодичны и имеют вид пограничных конфликтов. Военные действия, замаскированные под мятеж, сейчас идут только в одном мире. На Ганимеде. Но близок час… – Тут я отвлекся на низко пролетающий вертолет и некоторое время провожал его взглядом. – Наш взвод должен быть подобно штыку в руках умелого солдата – острым, закаленным, смертоносным!!

– Эк его занесло, – прокомментировал мой массивный сосед окончание речи командира взвода, а я подумал: «А что такое штык?»

Вдохновив нас, но главным образом себя, раскрасневшийся лейтенант позволил себе секундную передышку, а затем продолжил свою «зажигательную» речь:

– Бойцы, вам дано четыре месяца на прохождение курса. От вас требуется полная отдача! Делайте что должны, а армия, в свою очередь, даст вам все, что нужно! – После очередной короткой паузы он закончил речь словами: – Теперь я передаю вас сержанту Бергу, моему заместителю!

Он отошел в сторону. На его место шагнул незнакомый сержант, четко развернувшись на каблуках, отдал честь лейтенанту:

– Сэр!

Тот лихо откозырял в ответ:

– Принимайте взвод, сержант!

– Есть, сэр!

Не успел лейтенант повернуться к нам спиной, как взгляды всего взвода скрестились на штаб-сержанте в ожидании новой речи, но тот предпочел обойтись без нее. Вместо этого, подойдя к краю строя, он стал медленно идти вдоль него, внимательно вглядываясь в лица. Первую остановку сделал перед моим говорливым соседом. Чуть приподняв голову, сержант посмотрел ему прямо в глаза:

– Ты, похоже, не эта зелень. Где служил, солдат?

– Батальон тяжелого оружия. База «Кроки», сэр! – отчеканил тот. – Рядовой первого класса, сэр!

– Сам ушел или тебя ушли?

– Сам ушел, сэр! Два контракта, сэр!

– Хорошо, – как-то неопределенно буркнул сержант, отходя от него.

Вычислив таким способом еще четырех солдат, ранее служивших в армии, он окинул остальных презрительным взглядом. После чего, заложив руки за спину и расправив плечи, начал говорить:

– Все эти четыре месяца вам лучше постараться выполнять все, что положено делать солдату! В этом случае я сделаю вид, что меня вообще нет на свете! Если же вы не будете делать то, что положено, ваша жизнь станет хуже любого ночного кошмара! Запомните это раз и навсегда! Мои слова – это положения устава для вас! А армейский устав для солдата – та же Библия!

Затем последовала долгая пауза, во время которой сержант обвел нас цепким и тяжелым, словно налитым свинцом взглядом, задерживая его на каждом лице.

– Для начала дам вам один совет! Забудьте, кем вы были на гражданке и чему вас учили! Вы здесь не личность, а винтик военной машины! Если поймете это сразу, будет легче служить! Теперь о свободе слова, воли и тому подобной ерунде – забудьте! Думать и решать за вас буду я! И только я!

Я слушал его предельно внимательно, стараясь понять и разложить все, о чем он говорит, по полочкам в своей голове, чтобы затем найти наиболее оптимальный вариант решения задачи. Сержант, в отличие от лейтенанта, показался мне более жестким и практичным человеком, умеющим добиваться своего. И не только словами! С таким и квадратное покатишь, будто оно круглое! Закончив речь, сержант снова пошел вдоль строя, иногда останавливаясь напротив кого-нибудь из нас и говоря:

– Ты! Первое отделение! Ты! – ткнув в меня. – Второе…

Из каких соображений он исходил, распределяя нас таким образом, для меня до сих пор остается загадкой. Через пять минут последовал следующий приказ:

– Командиры отделений, построить своих людей!

Сержанты, словно пастухи, разбили наше стадо на три маленьких, а потом выстроились вместе с нами.

– Сэр! Первое отделение построено! Сэр! Второе отделение… – понеслись над плацем доклады командиров отделений.

– Взво-о-д!! Смирно!!

После всего пережитого армия показалась мне вроде норки для зверька, сумевшего в последнюю минуту ускользнуть от охотника. Первое время я внимательно присматривался к своим непосредственным начальникам, пытаясь понять, что они за люди и какой линии поведения в отношении них надо держаться, чтобы находиться в «золотой серединке». Не то чтобы я боялся муштры, как называло ее большинство наших новобранцев, просто мне надо было понять суть того, что от меня хотят. Того требовал мой склад ума, привыкший к математическим расчетам и построению логических цепочек, чтобы затем создать алгоритм поведения в соответствии с уставным вариантом.

Казарма, куда нас поселили, представляла собой двухэтажное здание из пенобетонных блоков. На первом этаже располагались учебные классы, оружейная комната, кладовые. На втором этаже, в левом, наиболее длинном крыле, находились восемь комнат, расположенных друг против друга. Каждое такое помещение предназначено для проживания четырех человек. Две пары коек – одна над другой. У окна стол с парой стульев. Тумбочки. В самом конце коридора – общий душ и туалет. В правом крыле – комната отдыха и комнаты командиров отделений. В конце коридора – душ и туалет, но только для сержантского состава.

Первые недели службы дались мне нелегко в физическом плане, как, впрочем, и остальным парням. Мы привыкали жить на бегу. Утро начиналось с пятикилометровой пробежки. Потом душ, построение. И бегом в столовую. Тут мне пришлось снова столкнуться с продукцией обогатительных заводов, подобных перерабатывающей фабрике моего родного городка. К брикетам из переработанных водорослей прилагался большой выбор соусов и овощные салаты. Обед был из натуральных продуктов, правда далеко не лучшего качества. На первое – суп или борщ, на второе – разнообразные каши, политые густой подливой с небольшими кусочками мяса или рыбы.

После завтрака три часа мы проводили в учебных классах и оружейной комнате. Сержанты-инструкторы упорно и методично вкладывали в наши головы азы военного искусства. Структура армии и устав. Устройство различных видов стрелкового оружия. Личная гигиена и применение аптечки в полевых условиях. Все это вбивалось в наши головы сочетанием слова и кулака. Затрещинами подталкивали к знаниям наиболее нерадивых солдат, хотя, по большому счету, доставалось всем. Инструкторы били нас без эмоций, равнодушно, в четко отмеренном количестве, вколачивая в нас знания, хотели мы этого или нет. Со своим университетским образованием, хорошей памятью и способностью к анализу я легко усваивал армейские науки, рассчитанные на уровень ниже среднего, мне от сержантов доставалось редко, в основном для профилактики. После обеда час отводился на практические занятия. Сборка-разборка оружия. Работа с индивидуальной аптечкой. Освоение различных типов защитных костюмов. Дважды в неделю ходили стрелять в тир. Имелся также спортзал, где каждого из нас два часа гоняли по индивидуальной программе, разработанной медиками на основе наших медицинских карт. Двадцать минут на отдых. Снова бег на пять километров. Душ. Час перед ужином отводился на чтение и усвоение уставов в форме беседы, проводившейся одним из командиров отделений. Затем – ужин и час личного времени перед сном. С детства приученный к умеренности в еде и в быту, к тому же зная не понаслышке, что такое настоящий голод и тяжелый труд, я не считал, что армейское расписание немногим лучше тюремного режима, как сетовали другие новобранцы. Но не только это отличало меня от них. Пока они притирались друг к другу, группировались, боролись за лидерство, я стоял особняком и с холодной настороженностью воспринимал попытки наладить со мной контакт. Прекрасно понимал, что мое нынешнее состояние просто следствие недавно пережитого, но ничего не мог с собой поделать и продолжал подсознательно искать в людях признаки замаскировавшихся врагов. Единственным человеком, с которым я сошелся сразу, был Толстяк, и только значительно позднее подружился с Даком. Крупный и шумливый дядя, получивший прозвище Толстяк, был тем самым рекрутом на первом построении, обладавшим способностью говорить, не шевеля губами. Как оказалось, у него обнаружился еще один талант – не лезть в душу и не задавать лишних вопросов. К тому же, имея большой опыт солдатской жизни, он частенько помогал мне советом.