Расколотый Запад - Юрген Хабермас

Американская политика раскола нашла услужливых помощников в лице Азнара и Блэра. Их активность наложилась в Европе на давно существующую скрытую линию разлома между сторонниками и противниками интеграции. «Ядро Европы» — это ответ и тем, и другим: как на разгорающийся внутри Европы спор о «телосе» объединительного процесса, совершенно независимого от иракской войны, так и на стимулирование этого противоречия извне. Нервозная реакция на ключевое слово «ядро Европы» возрастает по мере увеличения внешнего и внутреннего давления, требующего подобного ответа. Гегемониальная односторонность правительства США принуждает Европу наконец научиться говорить единым голосом во внешней политике. Но ввиду явной заторможенности процессов углубления Европейского союза мы можем научиться этому хотя бы в центре.

Франция и Германия на протяжении десятилетий неоднократно брали на себя эту роль. Идти впереди — не значит исключать. Двери открыты для всех. Жесткая критика, которой подвергается их инициатива прежде всего со стороны Великобритании, центрально- и восточноевропейских стран, объясняется и тем провоцирующим обстоятельством, что продвижение к общей внешней политике и политике безопасности, инициируемой европейским ядром, пришлось на тот благоприятный момент, когда во всей Европе подавляющее большинство населения отвергло участие в иракской авантюре Буша. Этот момент сослужил хорошую службу для нашей инициативы 31 мая. К сожалению, плодотворной дискуссии не получилось.

Известно, что Соединенные Штаты использовали свое влияние в НАТО для противопоставления «новой» Европы «старой». Связано ли будущее Европейского союза больше с усилением или с ослаблением НАТО? Можно и нужно ли заменить НАТО чем-то другим?

Во время и после «холодной войны» НАТО сыграло позитивную роль — при всем том, что самовластные действия (как в случае с интервенцией в Косово) не должны повториться. Разумеется, у НАТО нет будущего, если эта организация будет рассматриваться Соединенными Штатами все меньше как союз с консультативными обязательствами и все больше — как инструмент их односторонней, исходящей из собственных национальных интересов великодержавной политики. Своеобразие потенциала НАТО не исчерпывается функцией боеспособного военного союза; оно могло бы соединять военную боеспособность с прибавочной стоимостью двойной легитимации: оправданием существования НАТО, по моему мнению, может быть только его функционирование в качестве союза несомненно либеральных государств, союза, ясно согласующегося в своей практике с политикой ООН в области прав человека.

«Американцы происходят от Марса, европейцы — от Венеры», — утверждает Роберт Каган в своем эссе, вызвавшем большой интерес у неоконсервативных учеников Штрауса в администрации Буша. Это эссе, которое первоначально должно было называться «Сила и слабость», можно даже понять как манифест, впоследствии превращенный Бушем в доктрину национальной безопасности. Каган различает американцев и европейцев, называя первых «последователями Гоббса», а вторых — «кантианцами». Действительно ли европейцы вступили в постмодерновский рай «вечного мира» Канта, в то время как американцы все еще пребывают снаружи, в Гоббсовом мире политики силы, несут караул на стенах тех крепостей, которые не в состоянии защитить европейцы, которые, однако, пользуются всеми выгодами ситуации?

Философское сравнение в данном контексте выглядит неубедительным: Кант сам был в известной мере верным учеником Гоббса; он не менее трезво оценивал принудительное право эпохи модерна и характер государственной власти. Каган устанавливает связь между этими философскими традициями, с одной стороны, и национальными менталитетами и политиками — с другой. Но такое соединение, при всей его плакатной упрощенности, взрывоопасно, нам лучше уйти от этого. В различии менталитетов, обусловленном большими расстояниями между англосаксами и континентальными европейцами, отражен многовековой исторический опыт; но я не вижу никакой связи этого с краткосрочными политическими стратегиями.

Пытаясь отделить волков от овец, Каган ссылается на некоторые факты. Власть нацистского террора была побеждена в результате применения военной силы и в последнем счете благодаря вмешательству США. Во времена «холодной войны» европейцы смогли построить свои государства благосостояния только под прикрытием атомного щита США. В центре Европы, где проживало большинство населения, распространились пацифистские настроения. До какого-то момента европейские страны с их сравнительно скудными военными бюджетами и плохо оснащенными вооруженными силами могли противопоставить подавляющей военной мощи США лишь пустые декларации. Разумеется, Каган вынуждает меня прокомментировать его карикатурную интерпретацию этих фактов:

— победа над нацистской Германией была достигнута и благодаря борьбе Красной Армии, понесшей громадные потери;

— социальная конституция и экономический вес являются факторами «мягкой», невоенной власти; именно они в глобальном соотношении сил обеспечивают европейцам влияние, которое невозможно переоценить;

— сегодня в Германии (что тоже является следствием американских упрощений) преобладает достойный приветствия пацифизм, который, однако, не удержал ФРГ от участия в вооруженных операциях ООН в Боснии, Косово, Македонии, Афганистане и, наконец, на Африканском Роге;

— именно США противодействуют планам создания независимых от НАТО европейских вооруженных сил.

После обмена такими контраргументами спор ведется на зыбкой почве. Я считаю совершенно неправильным стремление Кагана односторонне охарактеризовать политику США на протяжении прошедшего столетия. Борьба между «реализмом» и «идеализмом» во внешней политике и политике безопасности развернулась не между континентами, а внутри самой американской политики. Биполярная силовая структура мира между 1945 и 1989 годами, конечно, вынуждала к политике «равновесия страха». В период «холодной войны» конкуренция двух систем, обладавших атомным оружием, создавала фон для преобладающего влияния, которым пользовалась в Вашингтоне «реалистическая» школа международных отношений. Но, говоря об этом, мы не должны забывать об усилиях, которые президент Вильсон приложил после Первой мировой войны для основания Лиги Наций; нельзя забывать и о том влиянии, которое имели в Париже американские юристы и политики даже после выхода правительства США из Лиги Наций. Без Соединенных Штатов дело бы не дошло до пакта Бриана-Келлога, т. е. до первого запрета агрессивных войн международным правом. Однако и начатая еще Франклином Д. Рузвельтом «политика победителей» 1945 года плохо вписывается в воинственный образ, который Каган создает для роли США. Рузвельт требовал в своем «Undelivered Jefferson Day Adress» от 11 апреля 1945 года: «More than the end of war we want an end to the beginning of all wars»[32].

В те годы правительство США встало во главе [стратегии] нового интернационализма и в Сан-Франциско взяло на себя инициативу основания Организации Объединенных Наций. США были движущей силой институционализации ООН, так что не случайно ее штаб-квартира находится в Нью-Йорке. США впервые предложили заключить международную конвенцию о правах человека; выступили за глобальный контроль, за судебное и военное преследование нарушений прав человека; внушили европейцам, несмотря на оппозицию со стороны французов, идею политического объединения Европы. Этот период беспримерного интернационализма в следующие десятилетия вызвал волну международно-правовых инноваций, которые хотя и были блокированы во время «холодной войны», однако после 1989 года в той или иной мере нашли применение. К этому моменту вопрос о том, вернется ли оставшаяся единственной сверхдержава к своей ведущей роли в строительстве космополитического правового порядка или выберет имперскую роль доброго гегемона «по ту сторону международного права», еще ни в коей мере не был решен.