Великосветский свидетель - Ольга Ракитина

— Да, разумеется.

Покончив с формальной стороной дела, Шумилов распрощался со Спешневым и вышел из здания университета. В его портфеле лежал список, в котором, возможно, был назван убийца Николая Прознанского:

1. Павловский Сергей.

2. Веневитинов Иван.

3. Соловко Владимир.

4. Штром Андрей.

5. Пожалостин Андрей.

6. Обруцкий Федор.

7. Спешнев Петр.

Шумилов не мог не отметить фамилию под номером семь. То, что Спешнев вписал самого себя, отнюдь не означало, что этот молодой человек являлся добросовестным свидетелем. Оперируя понятиями древнеримского права, о котором в этот день так кстати вспомнил Шумилов, можно было предположить, что честность Спешнева — это вовсе не свидетельство его «extra culpam» (невиновности), а хорошо продуманная «sofixma» (хитрая уловка).

И Шумилов отправился в прокуратуру.

Войдя в кабинет Шидловского, Шумилов сразу понял, что помощник окружного прокурора опять не в духе. В воздухе висело напряжение. Вадим Данилович держал на столе раскрытое дело Прознанского, заметно потолстевшее за последние дни, и что-то выписывал из него на небольшие листы аккуратно нарезанной бумаги. Эти листочки помощник окружного прокурора называл «поминальными записками», составлял их исключительно для себя и никому не показывал. Два небольших листочка уже были усеяны мелким почерком Шидловского, и в момент появления Шумилова тот заканчивал трудиться над третьим.

Шидловский из-под нахмуренной седой брови покосился на вошедшего, поздоровался и весьма нелюбезно поинтересовался:

— Что-то нужно, Алексей Иванович?

— Позвольте доложить, Вадим Данилович. Был в университете, допрашивал приятеля Николая Прознанского, Петра Спешнева.

— Ну… — Шидловский отложил ручку и выжидательно посмотрел на Шумилова.

Последний рассказал в подробностях о встрече со студентом-аристократом. Показав список из семи фамилий, сделал акцент на том, что пока ничто не указывало на реальность существования молодежной радикальной группы.

— Да, желательно допросить всех этих молодых людей, — согласился Шидловский. — Займитесь, Алексей Иванович. Нельзя сбрасывать со счетов версию об отравлении Николая Прознанского членами радикальной молодежной группы из-за возможных разногласий или подозрений в неблагонадежности. Время сейчас неспокойное, сколько развелось вольнодумства! Мода пошла критиканством заниматься. Сынок последнего дьячка, поступив в студенты, начинает критиковать власть. Можно подумать, эти сосунки лучше знают, как Россией управлять! Смешно, ей Богу! Смешно и грустно. Я вот даже думаю, что надо будет потолковать с Константином Ивановичем Кесселем — это думающий работник и в свете последних событий неплохо осведомленный о политических процессах в молодежной среде.

Шеф говорил об обвинителе на процессе по делу Веры Засулич. Кессель действительно слыл думающим и компетентным работником, и даже вынесение Засулич менее месяца назад оправдательного приговора не повредило его репутации. Общее мнение юристов, поддержанное и прямо озвученное министром юстиции Паленом, клонилось к тому, что Кессель на суде был хорош, но его поражение явилось следствием недостойных приемов защиты. Пален даже назвал Александрова, адвоката Засулич, «негодяем». Кроме того, много нареканий раздавалось в адрес проводившего процесс судьи Кони, который, по мнению многих, в своем напутственном слове, обращенном к присяжным заседателям, сделал слишком много реверансов защите и тем ослабил впечатление от прокурорской речи.

— Кессель, готовясь к процессу Засулич, обратился к Третьему отделению с просьбой предоставить информацию об активности студенческих групп в столице, — продолжал между тем Шидловский. — Насколько я знаю, такую справку он получил. Возможно, кто-нибудь из окружения Николая Прознанского и мелькнул там, пусть даже вскользь. Чем черт не шутит, вдруг да ниточка! Но тут новая версия вырисовывается, — Вадим Данилович шумно вздохнул и задумался. Брови его нахмурились, лицо приняло брезгливое выражение. — Гувернантка эта, Мариэтта Жюжеван, была покойнику не просто гувернантка. Я сейчас был у Прознанских на квартире, полковник рассказал то, что обычно стараются не афишировать: у сына была с нею связь, почитай, с пятнадцатилетнего возраста.

Помощник окружного прокурора внезапно умолк, переместился в своем объемистом кресле, словно ему было неудобно сидеть.

— Что же его высокоблагородие три дня тому назад об этом ничего не соизволил сказать? Или четыре? — отозвался Шумилов.

— Вопрос, конечно, хороший, только риторический. Вот сам станешь отцом — поймешь чувства Дмитрия Павловича. — Внезапно Шидловский поднялся с кресла и глянул на массивные часы на золотой цепочке. — Знаешь что, голубчик, а не пойти ли нам обедать? Мне, признаться, на голодный желудок совсем не думается. За столом и потолкуем.

Приглашение на обед означало не только то, что недавнее раздражение начальника утихло, но также и то, что помощник прокурора был явно доволен Шумиловым. Совместную трапезу стоило рассматривать как знак поощрения и высокой оценки работы. Впрочем, Алексей Иванович, хоть и оценил необычность приглашения, не очень удивился: что-то подобное должно было когда-нибудь произойти, поскольку делали они важное общее дело, проводили вместе много времени, да и принадлежали, по сути, к одному кругу. И вся-то разница между ними заключалась только в том, что один был постарше, а другой помоложе, один был уже в чинах, а другому только предстояло их заслужить.

Обедать отправились на Литейный, в уютную ресторацию с претенциозным названием «Цезарь». В этот час заведение было заполнено немногим более чем наполовину. Хрустящие крахмальные скатерти манили белизной, бесшумно сновали вышколенные официанты, раздавались звуки механического органа, исполнявшего марш из «Гугенотов», впрочем, негромко, а потому и не мешая застольной беседе. Публика была приличная, в основном чиновники, несколько офицеров. Дам было немного, все в подобающих случаю дневных туалетах. Умиротворенный гул голосов, позвякивание обеденных приборов и манящие запахи свидетельствовали о том, что встречают здесь радушно, а кормят вкусно.

Вадима Даниловича в «Цезаре» хорошо знали и сразу провели в отдельный кабинет. Это была небольшая, соединенная с общим залом аркой, комнатка с двумя уютными диванчиками у стен и столом посередине. По мере надобности арку задергивали тяжелой драпировкой с кистями, и это создавало обстановку интимности и отгороженности от прочего мира. Не успел Шумилов оглянуться, как на столе появились приборы, закуски и небольшой, грамм на двести, графинчик коньяка. Вадим Данилович заботился о своем пищеварении и, как истый русский барин, коньяк почитал, как первейшее средство для поддержания здоровья — в разумных количествах, естественно.

К трапезе приступили под разговоры о погоде и прелестях дачной жизни в летний сезон. И только когда принесли жаркое, Вадим Данилович вернулся, наконец, к недосказанной теме: