Пророк. История Александра Пушкина - Ольга Тиханова

и счастлив, – писал Пушкин другу вскоре после свадьбы. – Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось, – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».

Он давно мечтал о тихой уединенной жизни, к счастью, Наташа была с ним в этом намерении согласна, поэтому летом молодожены переехали в Царское Село, в деревянный дом с мезонином и верандой.

Жизнь их протекала спокойно. По утрам Пушкин купался в пруду Александровского парка, пил чай, а затем уединялся в свой кабинет для работы. Наташа тем временем занималась вышиванием или чтением, предварительно наказав слугам вести себя сколь возможно тихо – глава семейства работает! После обеда чету часто видели гуляющей среди дорожек императорских парков. Слух об этом быстро облетел окрестности, и дачники, а также светская публика из столицы, стали специально приезжать в парк посмотреть на знаменитого поэта с молодой женой.

Слава о красоте юной Пушкиной распространилась мгновенно. Разумеется, помимо восторгов, не обошлось и без едких замечаний от недоброжелателей: якобы Наташа пустая и бездушная красавица, а сам поэт – ее невольная жертва. Самого поэта это, впрочем, ничуть не волновало.

У них часто бывали гости. Все больше друзья Пушкина. Родственники Натали не спешили навещать ее в деревне, только брат приехал однажды и написал потом маман: «Меж ими царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также ее любит; дай Бог, чтобы их блаженство и впредь не нарушалось».

Это были самые беззаботные и счастливые годы. Пушкин много и с необыкновенным удовольствием писал, почти завершил «Евгения Онегина».

Здесь родились их дети: Машенька, Саша, Гриша и Наташа. Счастье умножилось в четыре раза! Можно ли желать большего?

Иногда Пушкин отлучался по делам или проведать знакомых. В разлуке забрасывал жену письмами, полными простых, но горячих признаний: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив». Годы шли, их жизнь текла как ручеек в летнем залитом солнцем лесу.

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Любовь Наташи к мужу день ото дня становилась глубже, она буквально боготворила его, бесконечно восхищалась. Однако запертая в имении не первый год, в окружении лишь маленьких детей и прислуги, невольно затосковала по Петербургу. Воспоминания все чаще подбрасывали ей картины прошлой яркой жизни: веселые балы, беседы с подругами, театр, наполненные прохожими улицы. Даже поздняя осень в городе не казалась такой уж мрачной, а зима долгой и нудной. В деревне несколько месяцев из окна наблюдаешь лишь один пейзаж – плотный снежный покров, где не ступала нога человека, все равно что белая пелена перед глазами. В столице совсем другое! Экипажи носятся с утра до вечера. Глядишь, то ярмарка, то гулянье какое, а то просто погожий день выведет горожан на прогулку. Никогда не скучно, а пусто вообще не бывает.

Наконец, она по-настоящему заскучала и решилась на разговор с мужем.

Пушкин, как всегда, после обеда работал в своем кабинете. Она зашла к нему, отодвинула бумаги, которыми был завален стол, и присела на край.

– Саша…

– Сейчас, мой ангел… сейчас… – он писал с азартом картежника.

– Саш…

– Не мешай, мой ангел… чуть-чуть…

– А как ты думаешь, мы бы могли переехать в Петербург? – осторожно спросила она.

– Таша… – усмехнулся Пушкин в надежде, что она шутит, – ну, во-первых, это дорого.

Натали положила перед ним лист с расчетами.

– Я все посчитала. Нам вполне хватит.

Значит, все-таки всерьез. Наивное дитя с мольбой в глазах не знает, как фальшива и губительна жизнь, в которую она стремится. Да и откуда ей знать, если первый бал закончился замужеством, а других почти и не было.

– Я сам так долго рвался в Петербург, а потом понял, что он сводит людей с ума. Зачем нам это? У нас есть наш мир, мы в нем счастливы. Я никогда в жизни не был так счастлив.

– Я тоже очень счастлива, но я немного устала. Хочется, чтобы было живее, город, свет, люди, общение… Давай поедем только на месяц? Мы натанцуемся на год вперед. Повеселимся, устанем и сразу вернемся. Ты и я вместе. Давай? Да?!

Он обнял и поцеловал жену в ответ. Он не умел ей отказывать.

Наташа всегда любила танцевать, а годы, проведенные вдалеке от балов, еще больше разожгли эту любовь. С первых же дней в Петербурге чета Пушкиных стала завсегдатаями всех пышных залов, где раздавались звуки вальса. Натали порхала на паркете совершенно счастливая и сразу же завоевала популярность в свете. За костюм «жрицы Солнца», в котором она появилась на маскараде, посвященном Масленице, ее единодушно признали королевой бала, чему Наташа радовалась как ребенок.

– Моя жена нынче в большой моде… – улыбался, глядя на это, поэт.

Пушкин же почти не танцевал. Ему не нравился шум, а еще больше – мужские взгляды, устремленные на его жену. Порой он не сдерживался и просил ее «не вертеть хвостом», но она только заливалась смехом в ответ. А еще так искренне удивлялась, что ему становилось неловко за свои слова и мысли.

– Саша! Пойдем танцевать скорее, я жду! Давай вместе, – звенел ее голосок.

Он успокаивался на некоторое время (очень короткое!) и пытался отвлечься общением. Выходило тоже скверно.

Сложнее всего было во время командировок, на которые Пушкину приходилось отлучаться, а Натали оставалась в Петербурге одна. Он слишком хорошо знал публику и нравы, царящие в свете, чтобы не переживать за жену, которая по своей неопытности легко могла стать жертвой сплетен или чьих-то дурных намерений. Мысль о том, что кто-то оскорбит его Наташу похотливым взглядом или – чего хуже! – словом, была самым страшным истязанием для него.

«Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего