Наследство - Вигдис Йорт

Я замерла и, вернувшись назад, внимательно посмотрела на себя, вполне здоровую женщину. Значит, это мой собственный взгляд? «Ты же умная, – сказала я ей, – и выглядишь неплохо. Неужели ты не сможешь жить в этом мире?»

Пережив эти три недели, я сообщила, что хочу закончить сеансы, хотя, если верить психоаналитику, мне следовало продолжать терапию, глубже погрузиться в то, что причиняло мне боль, чтобы в дальнейшем от нее избавиться. Сейчас я понимаю, что он был прав, но тогда я сочла, что достаточно с меня боли, слишком много ее выпало на мою долю, женатый профессор развелся и хотел ко мне вернуться, а мне хотелось радости!

Те сутки, когда отец пролежал в больнице, я отвечала на все сообщения от Астрид. Она держала меня в курсе, а Оса держала в курсе Борда. Речь шла о практических моментах, Астрид и Оса первыми получали информацию о том, что происходит. Астрид написала, что они с матерью и Осой вернулись на Бротевейен и что с радостью меня примут. Я спросила, остается ли мать по ночам одна, но нет, они ночевали вместе с ней по очереди – сестры, тетя Унни и тетя Сидсель. Мать боялась упасть с лестницы. Я поблагодарила их за помощь матери и попросила Астрид передать всем, особенно матери, что я ее обнимаю. Астрид ответила, что мать тоже меня обнимает. «Приезжай, когда захочешь», – написала Астрид. Возможно, просто из вежливости, а может, они – Астрид, Оса и мать – думали, будто все изменилось, что теперь, когда отец умер, мы вместе все уладим. Но, по-моему, на самом деле им не хотелось меня там видеть, ну, разве что я бы вдруг разрыдалась и продемонстрировала свою бесконечную любовь к отцу и раскаяние. По-моему, им не хотелось, чтобы я нарушала их уединение, сейчас они были более уязвимы, чем прежде, поэтому им проще было с теми, кого они знают и кому доверяют, и это вполне естественно. Тем не менее они, видимо, решили показать свое расположение, возможно, думали, что я заскочу просто из вежливости, размахивая белым флагом. Сейчас на Бротевейен наверняка многие заходят – дальние родственники, соседи и друзья, приносят цветы и выражают соболезнования. Я могла бы приехать как приятельница или соседка. Астрид написала, что на Рождество они пригласят гостей и устроят большое торжество, чтобы все собрались и отпраздновали Рождество вместе на Бротевейен, в родительском доме, который теперь принадлежал только маме и в какой-то степени сестрам. Будут Оса с Астрид, их мужья и дети, и еще много кто, и, может, тетя Унни с тетей Сидсель. Я писала ответные сообщения, соболезнования и слова поддержки, но на приглашения заехать на Бротевейен не отвечала. Такую возможность я даже не рассматривала, зато написала: «Думаю о вас» – и здесь не солгала, я действительно о них думала и представляла их себе. Тогда я писала новое сообщение – мол, рада, что они сейчас вместе с мамой и готовы ее поддержать.

Отец?

Ты вообще существуешь?

Каково это – умереть?

Наверное, мне нельзя звать его вот так, но ведь он и мой отец тоже.

Отец умер в четверг, семнадцатого декабря. Похороны были назначены на двадцать восьмое. Спустя два дня после его смерти, в субботу утром, девятнадцатого декабря, Астрид прислала мне сообщение. Она спрашивала, не найдется ли у меня времени с ней поговорить. Я как раз собиралась выезжать от Ларса и складывала в машину вещи, поэтому попросила ее позвонить через десять минут, когда я уже буду одна.

Я чувствовала облегчение. Было тихое и светлое декабрьское утро, я спустилась с крыльца и почистила машину от снега. Я чувствовала, как мне становится легче. Астрид позвонила, когда я стояла на светофоре на развязке Сместадкрюссе, и робко – или с надеждой в голосе? – спросила, как я. «Сказать по правде, – ответила я, готовясь ее разочаровать, – мне стало легче». Она молчала. Возможно, она надеялась, что я разбита отчаянием и проклинаю себя, ведь отец умер, а мы так и не помирились, что я ругаю себя за упрямство и несговорчивость, раскаиваюсь, что порвала с родителями. Возможно, Астрид надеялась, что меня мучает совесть, потому что теперь извиниться перед отцом уже не получится. Однако я не раскаивалась, а испытывала облегчение, и это добавляло моей истории правдоподобности. А если моя история – это правда, значит, она, Астрид, ошибалась. Астрид пришлось непросто, прямо нестерпимо. Я никогда не требовала, чтобы она приняла чью-то сторону, я хотела, чтобы она поняла, насколько это нестерпимо. Чтобы не звала меня на юбилеи, не ждала, что я приду и буду сиять от радости, чтобы не давила на меня и не вела себя так, будто изменить эту невыносимую ситуацию в моих силах.

Мать изъявила желание встретиться со мной перед похоронами, – так сказала Астрид. Мать не видела меня пятнадцать лет, и Астрид боялась, что, если мать увидит меня сразу на похоронах, для нее это будет чересчур. Что одновременно похоронить отца, впервые за пятнадцать лет увидеться со мной, да еще и общаться с Бордом, который злится на нее из-за наследства, окажется матери не по силам. Астрид боялась, что мать прямо на похоронах сорвется. Астрид с Осой и мать хотели, чтобы похороны прошли достойно. С Бордом они тоже хотели встретиться заранее, но тот отказался. Ничего, главное, чтобы мать увидела меня, потому что со мной конфликт был намного серьезнее, чем те дрязги, что Борд устроил из-за дач. Астрид сказала, что мы с матерью могли бы, например, прогуляться или они заглянули бы ко мне в гости. Этого мне не хотелось, они подошли бы чересчур близко, и я предложила кафе. «Завтра утром? – спросила Астрид. – В воскресенье?» Я согласилась.

Я позвонила Сёрену и спросила, не присоединится ли он. Он не возражал. Сёрен приехал ко мне ближе к вечеру и понял, что из-за отца я слезы не лью, зато переживаю из-за встречи с Астрид, Осой и матерью, которую я не видела пятнадцать лет.

Мы сидели перед камином, когда пришло сообщение от Борда: тот спрашивал, в чем смысл этой встречи. «Может, он боится?» – предположил Сёрен. Да, вдруг теперь, когда отец умер, я растрогаюсь и перебегу на другую строну в деле о наследстве? Мать хотела повидаться и с Бордом, но тот спросил зачем, и Оса ответила, что хорошо бы обсудить случившееся, все это так внезапно и ужасно, вообще матери полезно увидеться с ним заранее, перед похоронами, ведь поссорившись из-за наследства, они больше не встречались. Астрид с Осой боялись, что на похоронах мать не выдержит, если заранее с нами не поговорит. Борд ответил, что все, что ему надо знать, он и так знает, и что мать намного сильнее, чем они себе вообразили. Тут он был прав, и время это еще покажет, мать оказалась куда сильнее, чем полагали Астрид с Осой и чем желала казаться сама мать. Она вечно играла на своей мнимой ранимости, впрочем, возможно, поступала так неосознанно и сама в нее верила. Но нет, я не размякну и не растрогаюсь. Борду я ответила, что наследство мы обсуждать не будем и что Астрид с Осой я предупредила – если речь зайдет о наследстве или мать начнет играть на чувствах, я встану и уйду.

«Она уже давно на чувствах играет», – сказал Борд.

От всех этих материнских чувств мне становилось плохо. В материнских слезах и ее бесконечном потоке эмоций мои собственные чувства тонули. При мысли о завтрашней встрече мне становилось не по себе. Я написала Астрид письмо – не сообщение, я же знала, что они сейчас сидят вместе и показывают друг другу телефоны, как только приходит сообщение. А сообщений на Бротевейн сейчас сыплется немало – соболезнования и «обнимаем» и «держитесь-мы-с‐вами» от близких и дальних знакомых и родни. «Надеюсь, – писала я, – мать не возлагает на нашу встречу никаких особых надежд. И никаких дальнейших планов не строит. Я согласилась, потому что ситуация серьезная и потому что маму мне жалко. Надеюсь, обойдется без лишних эмоций», – написала я. Астрид ответила почти сразу: она согласна, никаких лишних эмоций и никаких особых надежд. Будем решать проблемы по мере их поступления.