Птичка тари - Рут Ренделл

Лиза никому не рассказывала об этом. Что ж, ей и некому было рассказывать до недавнего времени, но она не рассказала и Шону, она затаила это в душе и хранила в своей памяти как секрет. И когда Шон спросил, а этот парень, Тобайас, владелец Шроув-хауса, приезжал после когда-нибудь, Лиза только ответила: да, приезжал, но ненадолго.

— И ты никогда не ходила в школу?

— Нет, никогда. Мать учила меня дома.

— Это нарушение закона, вот что.

— Наверное. Но ты знаешь, где находится Шроув, в глуши, вдали от всего. Кто узнал бы? Ив умела лгать. Она была откровенна со мной. И учила, что очень важно не лгать, пока тебя не вынуждают, но если уж приходится лгать, то очень важно отдавать себе отчет, что это ложь. Если ее спрашивали о моей учебе, то одним она говорила, что я хожу в сельскую школу, а другим — что я хожу в частную школу. Как-то раз мы встретили на дороге Диану Хейден, и Ив сказала ей, что мы спешим, потому что боимся опоздать на автобус, который довезет меня до школы. Но не забывай, людей вокруг было немного. То есть виделись мы в основном только с молочником, почтальоном, человеком, который снимает показания счетчика, мистером Фростом и истопником, а те вопросов не задавали. Ни один из них не задерживался там больше пяти минут, за исключением мистера Фроста, а он вообще молчал.

— Но разве ты не хотела ходить в школу? Знаешь, дети обычно хотят дружить со сверстниками.

— У меня была Ив, — просто ответила Лиза, и потом: — Мне больше никто не был нужен. Ну и у меня была Аннабел, моя кукла. Я воображала, что это моя подружка, разговаривала с ней и обсуждала все события. Я спрашивала ее совета, и, похоже, меня не смущало, что она не отвечает мне. Понимаешь, я не знала, не знала, что жизнь может быть другой.

Когда я научилась читать, я хочу сказать, по-настоящему читать, Ив начала учить меня французскому. Мне кажется, я довольно хорошо говорю по-французски. Мы занимались историей и географией по понедельникам и средам и арифметикой по вторникам. Когда мне исполнилось девять, Ив стала учить меня латыни, и это бывало по пятницам, а до этого мы по четвергам и пятницам читали стихи, и она учила меня разбираться в музыке.

Шон смотрел на нее с изумлением.

— Что же это за жизнь!

— Я действительно не стремилась в школу. Мы по целым дням разговаривали, Ив и я. Мы исходили все окрестности. По вечерам мы играли в карты, решали головоломки или читали.

— Ты несчастный ребенок. Какое ужасное детство, черт возьми!

Лиза не ощущала этого. Вот этого потерпеть она уж не могла.

— У меня было удивительное детство. Так и знай. Я собирала коллекции — гербарии, сосновые шишки, держала в сторожке банки с головастиками, ручейниками и водяными жуками. Мне не надо было наряжаться, есть вредную пищу. Я не ссорилась с другими детьми, не дралась, не набивала шишек.

Шон прервал ее, проницательно заметив:

— Но ты знаешь обо всем этом!

— Да, я знаю обо всем этом. Я расскажу, почему это произошло, но не сейчас, не сию минуту. Сейчас я просто хочу, чтобы ты знал, у меня было хорошее детство, даже прекрасное. В том, что касается меня, Ив не в чем упрекнуть, она была мне чудесной матерью.

На лице Шона вновь появилось недоверчивое выражение, и он покачал головой. Лиза замолчала и нежно взяла его за руку. Она не собиралась рассказывать ему — или пока не собиралась, — что все изменилось, что счастье не вечно.

Ив пересказала ей миф об Адаме и Еве, подчеркивая, что это просто миф. Они прочитали отрывок о сотворении мира в Книге Бытия и потом об изгнании из Райских кущ у Милтона, так что Лиза знала о змее в Раю, и позднее воображала, что это Ив и она вместе, рука об руку, покинули Эдем, выбрав свой особый путь.

Но о месяцах перед ее седьмым днем рождения Лиза рассказала Шону коротко: только то, что мистер Тобайас однажды вернулся, провел в Шроуве день и ночь, но спал не с Ив в сторожке, а в своей собственной кровати в Шроуве. Потом он уехал, если не навсегда, то на очень долгое время.

Поначалу Шон управлялся с грушами ловчее, чем Лиза. Он знал, как надо приподнять плод и осторожно поворачивать его вокруг черенка, пока он не останется в руке. Лиза просто срывала плоды. На грушах появлялись помятости, иногда ее ногти прорезали крапчато-зеленую кожицу, повреждая белую мякоть под ней. Мистер Веннер снизит ей оплату, сказал Шон, если она попортит ему фрукты, и Лиза попыталась действовать осторожнее. Она привыкла к тому, что ей вечно что-то указывают, и не обижалась на это.

Груши снимали еще не совсем созревшими, не дожидаясь, когда они пожелтеют и у них появятся красные бочки, плоды срывали, пока их мякоть сохраняла еще восковую спелость и упругость. С тех пор как они приехали к Веннеру, все время сияло солнце. Каждое утро они просыпались в тишине, видя бледно-голубое небо и белую дымку тумана на полях. Здание фермы, все опутанное вьюнком, утопало в снежном облаке цветов, а сад миссис Веннер зарос желтыми и оранжевыми настурциями. Они начинали сбор фруктов еще до наступления жары и делали перерыв на два часа от двенадцати до двух. В это время они обедали пакетиками хрустящего картофеля и пирогом со свининой, запивая все баночной кока-колой и заедая липкими батончиками «марса», пролежавшими в кармане весь жаркий день.

Посадки грушевых деревьев находились далеко от автоприцепа, так что по большей части они обедали, не возвращаясь на место стоянки, а сидя на насыпи под живой изгородью. Поначалу они нервничали, что их увидят другие сборщики, но никто ими не интересовался, никто не выслеживал их, и на второй день они скользнули в укромное, защищенное от любопытных взглядов местечко, где бузинные заросли образовали навес из ветвей, и занялись любовью на теплой сухой траве. Оба знали, что станут заниматься любовью вечером, как только лягут в постель, но им казалось, что этого слишком долго ждать.

Потом Шон заснул, вытянувшись во весь рост, прикрыв голову руками. Лиза лежала без сна рядом с ним, ее щека покоилась на его плече, а рука обнимала его талию. Ей нравилось смотреть, как его темные волосы сбегали на шею двумя косичками, и ей впервые вспомнилось, что точно так же росли волосы у мистера Тобайаса.

Мать не рассказывала ей семейной истории — о своей матери и семье Тобайасов, пока Лиза не подросла. Ей, наверное, было около десяти, когда она узнала о своей бабушке Грейси Бек и старом мистере Тобайасе, которого также звали Джонатаном, и о завещании. Она узнала о дочери старого мистера Тобайаса Кэролайн, матери мистера Тобайаса (теперешнего Джонатана), и ее баснословно богатом муже, который оставил Кэролайн, потому что жизнь с ней превратилась в ад. Когда же ей было семь лет, Лиза знала только, что ее мать и мистер Тобайас знакомы с детства, с тех пор, когда он был большим мальчиком, а она маленькой девочкой, и каким-то образом Шроув-хаус должен был принадлежать матери, а вовсе не мистеру Тобайасу.

И при этом мать любила мистера Тобайаса, а он любил ее. Мать рассказала ей все это однажды зимним вечером, когда в камине горело большое полено и Лиза держала на коленях куклу по имени Аннабел. Лиза заметила, что Аннабел часто наводит мать на мысли о мистере Тобайасе.