Настька. Не такая, как все - Сергей Лузин

– Да вроде бы нет. Сосед снизу нас видел, но там темно было, он вряд ли лица разглядел.

– Тогда вот что, – Стас деловито огляделся, – мешок полиэтиленовый, для мусора, только большой, есть?

– У меня нет. Но внизу, у подъезда, есть, я видела.

– Ладно, я щас сбегаю. А ты пока одень его.

Настя взглянула на кровать и мелко задрожала.

– Давай-давай, – подбодрил ее Стас. – А ты как думала? Что я все за тебя сделаю?

– А… а зачем это?

– Для правдоподобия, блин!..

Когда потом я спросил у Стаса, почему же он все-таки поступил именно так, почему помог Насте, почему не сдал ее в милицию или хотя бы просто не ушел, оставив ее саму все решать, он в ответ только усмехнулся и произнес:

– А ты бы сам как на моем месте поступил?

Я пожал плечами. Тогда Стас объяснил мне, что никогда бы не смог представить себе картину: Настю со скованными за спиной руками выводят из подъезда, сажают в милицейский «уазик», потом, как в популярных передачах про суд, она сидит в железной клетке в зале суда, горько плачет под торжественную речь адвоката, а затем в косынке и робе вместе с другими уголовницами шьет на швейной машинке трусы в женской колонии (почему-то я в этот момент представил Мэй Касахару из «Хроник Заводной Птицы). Признаться, я тоже никак не смог бы вообразить такие картины. Потому что Настя была по-прежнему для меня совершенным существом, идеалом, даже богиней, если можно так выразиться [Неприятно говорить о таких вещах, но, мне казалось, что если бы она не мылась, то все равно каким-то непостижимым образом оставалась бы чистой, чище всех нас].

– И для меня тоже, – задумчиво произнес Стас.

…Принеся снизу мешок, он запихнул в него тело Макса, сложив его пополам, чтобы поместилось, затем взвалил мешок на спину (тело оказалось удивительно легким) и потащил его вниз. На лестнице и возле подъезда было так темно, что вряд ли кто-нибудь разглядел бы его лицо. Спустя пять минут, возвращаясь от мусорного контейнера за углом и отряхивая руки, он внезапно увидел Настю. Она, в своей обычной одежде, стояла у подъезда и нервно курила.

– Ты… ты чего здесь делаешь? – испуганно спросил он. – Тебя же увидеть могут…

– Я боюсь… – прошептала она.

– Чего боишься?

– За тебя боюсь… И одна не могу там оставаться… Стас, пожалуйста, останься до утра…

Стас с тревогой оглядел окна (не погаснет ли внезапно в одном из них свет), вздрогнул от звука въезжающей во двор «Ауди» и, обняв Настю за плечи, повел к подъезду.

– Ну вот, теперь все в порядке, – говорил он пять минут спустя в тепле и уюте (если можно так выразиться) Настиной квартиры, – мусорная машина только через пару часов приедет, и то его не сразу могут найти. А ты ложись и ни о чем плохом не думай. Никто на нас даже не подумает.

– Стас, посиди рядом, пожалуйста, – попросила Настя, – мне все еще страшно.

– Хорошо. Ложись. – Стас отвернулся к окну, за которым непроглядные сумерки потихоньку серели: приближался рассвет. Дул ночной ветерок, но успокоения он почему-то не приносил, наоборот, навевал холод и страх. Лежа под одеялом, Настя дрожала с головы до ног.

– Стас, мне холодно, – жалобно всхлипнула она. – Согрей меня, пожалуйста.

– Успокойся. Лежи, – ответил Стас. Он прекрасно понимал, каково ей сейчас. Его и самого пробирала дрожь, но он старался всеми силами этого не показывать.

Настя потянулась к тумбочке, взяла с нее пачку сигарет, заглянула внутрь и в отчаянии ударила ладонью по подушке.

– Блин! Ни одной не осталось! Стас, пожалуйста, сбегай в ларек, купи сигарет, – плаксивым голосом попросила она.

– Успокойся. Никуда я не пойду. Сейчас все ларьки закрыты. К тому же тебе нельзя одной оставаться, ты же сама знаешь.

– Стас, ну прошу тебя! Стас, ну чего тебе стоит! Ну пожалуйста! Курить хочется, я не могу!

Не выдержав, он резко встал, намереваясь в эту минуту высказать ей все, что думал, но, как только взглянул на нее, лежавшую в постели, хрупкую и беззащитную, смотревшую на него снизу вверх испуганными щенячьими глазками (и как только она смогла запросто укокошить взрослого парня? Ни за что бы в это сейчас не поверил), его злость тут же прошла или, вернее сказать, трансформировалась в совсем иное желание. И только где-то в подсознании мелькнула поздняя мысль: надо бы ее согреть, а то ведь так просто она не успокоится. Расстегнув ремень, он откинул одеяло и, не обращая внимания на Настины возгласы «Эй, ты чего? Стас! Стас!!», крепко сжал ее в объятиях. Она лишь тоненько всхлипнула и, как всегда, послушно расслабилась, превратившись в мягкий пластилин…

Спустя полчаса она, по-детски причмокивая, крепко спала. Стас глядел на ее бледное красивое лицо с тонкими губами и подрагивающими пушистыми ресницами, и еще меньше мог поверить в то, что случилось совсем недавно. За окном меж тем начинало светать. Пристроившись рядом с Настей на кровати, Стас также задремал.

***

Наутро труп молодого парня действительно нашли в мусорке, и началось расследование. Менты ходили по квартирам, опрашивали всех. Заглянули и к Насте. Сама она еще крепко спала, дверь открыл Стас.

– Мы вчера до двух ночи в клубе тусили, – сообщил он, – кого угодно спросите, они подтвердят. Потом сюда приехали, ну и тут всю ночь… Кого угодно спросите, они скажут.

Как ни странно, эта отмазка сработала превосходно: менты никого не стали спрашивать об этой парочке, а пошли по другим квартирам, где о трупе также ничего не знали. Даже сосед снизу ничего не сказал. А меж тем на опознание трупа пришла, заливаясь слезами, сестра Макса, Вика, со своими подругами с тусовки. Все они в один голос подтвердили, что Максим ушел с дискотеки в компании какой-то телки, но никто почему-то не смог точно описать, как она выглядела – то ли были слишком пьяны, то ли видели ее только мельком и со спины. По крайней мере, насколько мне было известно, из их описаний следователи узнали только, что у этой девушки были длинные черные волосы и что она была высокая – скорее всего, на каблуках. Разумеется, по такому описанию никто искать девушку не стал, и понемногу шумиха вокруг этого дела, как водится, стала утихать. Однако Настя, боясь за себя, по-прежнему выходила из дома только в ларек за сигаретами, а еду заказывала на дом.

В одно из воскресений рано поутру (часов около девяти) Насте позвонила мать, предупредила, что