Сумерки Америки. Саркома благих намерений - Игорь Ефимов

Нет, только не я. Раз учёные нашли, что добавка хлорина к питьевой воде – наилучшее средство против микробов, нам – невеждам – лучше помалкивать. Помню, как мы взяли с собой одну нью-йоркскую даму на рыбалку в большом водохранилище, снабжавшем гигантский город водой. Поначалу она была в прекрасном настроении, любовалась природой, читала нам стихи. Но вдруг страшная мысль осенила её.

– Постойте, постойте, – сказала она. – Вот эта рыбка, которую вы поймали, – она ведь живёт в этом водохранилище?

Мы подтвердили.

– И миллионы других рыб – тоже?

– Конечно, где же ещё. Что вас так встревожило?

– Но ведь все они писают в воду! А мы потом пьём её!

Понятно, что после такого открытия никакие антимикробные добавки не будут казаться этой даме достаточными. У меня одна беда: на хлорированную воду мой организм безотказно реагирует изжогой. Полагаю, что и у миллионов других американцев – тоже. Недаром же целые полки в аптеках заставлены лекарствами от изжоги, которая по-английски называется «ожог сердца» – heartburn.

Видимо, штаты состязались в повышении дозировки хлориновых добавок к водопроводной воде. Например, я заметил, что Нью-Джерси обогнало в этом святом деле Пенсильванию. Поэтому если мне на пути в гости к дочери хотелось взбодриться чашкой кофе, я знал, что лучше дождаться пересечения границы между штатами.

Кроме того, я стал покупать для чая и супа галлоны с родниковой водой. Причём искал такие, на которых было написано «без хлорина». Увы, вскоре такие бутыли исчезли, и я понял, что доброхоты, борющиеся с микробами, добрались и сюда.

Что оставалось делать? Я перешёл на бутыли, на которых написано «дистиллированная». Изжога исчезла, и мне остаётся только молить небеса, чтобы благонамеренные воители с микробами не ринулись защищать меня от пока ещё не запрещённого hydrogen dioxide.

В первые годы нашей жизни в Америке местные банки вызывали у меня только благодарное удивление. Вот так, без долгих разговоров и проверок, взять и одолжить нам, только что приехавшим иммигрантам, 10 тысяч долларов на покупку нового автомобиля! А два года спустя – ещё десять тысяч на покупку наборной машины фирмы «Ай-Би-Эм»! Откуда они знали, что мы будем исправно выплачивать эти займы со всеми положенными процентами?

Тем не менее с нами банки не прогадали: наличие автомобиля и наборной машины дало нам возможность поставить на ноги небольшое издательство по выпуску книг на русском языке и со временем вернуть одолженное с лихвой. Следующим шагом сделалась покупка дома под Нью-Йорком. Тут всё пошло труднее. Дом продавался за 100 тысяч, и банк был готов одолжить нам 80 тысяч, но требовал внести 20 тысяч наличными в виде аванса.

Где их взять?

В России мы привыкли одалживать только у друзей и родственников. Заём у банка – о таком никто и не слыхал. Нас спасло то, что дом мы покупали у русских друзей, эмигрировавших из СССР в том же году, что и мы. И эти золотые люди (фамилия – Подгурские) просто объявили банку, что требуемые 20 тысяч ими от нас получены. Сделка состоялась, мы переехали из Мичигана в Нью-Джерси, вселились в новый дом. Издательство, оказавшись вблизи от большого города, стало быстро расти. Мы исправно выплачивали банку ежемесячно оговоренную сумму, а цена нашего дома на рынке недвижимости тем временем неуклонно повышалась. Через два года она поднялась настолько, что мы смогли перезаложить дом на более высокую сумму, что позволило нам высвободить те самые 20 тысяч и вернуть их друзьям.

Постепенно осваивая премудрости американских финансовых операций, я имел основания ослабить свои первоначальные восторги. Оказалось, что процесс выплаты долга при покупке в кредит организован таким образом, что банк практически ничем не рискует. Для тех российских читателей, которым ещё не довелось иметь дело с понятиями мортгедж (закладная, ипотека), интерес (проценты), коллэтерал (дополнительное обеспечение) и прочими премудростями, позволю себе проиллюстрировать их на примере.

При заключении договора с банком на заём, скажем, в 100 тысяч долларов на 30 лет, под 10 % годовых, ты обязуешься возвратить ему в конце срока в общей сложности 400 тысяч. Это означает, что каждый месяц ты будешь выплачивать ему 400: 360 = 1,111 долларов. Трюк, однако, заключается в том, что первые годы только ничтожная часть этой суммы идёт в счёт погашения твоего изначального долга. Главная же доля этих 1,111 долларов засчитывается как уплата процентов. То есть после, скажем, десяти лет исправных ежемесячных выплат дом ещё остаётся в значительной мере собственностью банка. Если ты потеряешь работу, разоришься, умрёшь, банк уже успеет получить с тебя около ста тысяч, плюс он остаётся собственником дома, который за десять лет только вырос в цене.

Точно так же организована выплата кредита на покупку автомобиля, моторной лодки, участка земли, холодильника, наборной машины и любого другого полезного предмета. Предмет, оставаясь долгое время собственностью банка, является гарантией его беспроигрышного положения, он-то и называется «коллэтерал». Немудрено, что слово «банкир» в сознании многих людей ассоциируется со словами «жадный», «ненасытный», «грабитель».

Спрашивается: почему же люди продолжают хранить свои деньги в банке, охотно пользуются кредитом и всеми другими формами финансового обслуживания? Разве не могут они потерять все свои сбережения, если банк вдруг разорится и объявит себя банкротом? В 1907 году, например, в правление президента Теодора Рузвельта, разорение нескольких банков подряд вызвало такую панику, что миллионы людей кинулись снимать свои деньги со счетов, пытаясь превратить их в наличные. Понятно, что сейфы банков стремительно опустели, сотни банкротств парализовали финансовое кровообращение страны.

Чтобы усилить доверие граждан к финансовой системе, американские законодатели в 1914 году создали учреждение, которое назвали Федеральный резерв. Это по сути государственная страховая контора для банков, которая собирает с них взносы и гарантирует, что в случае краха кого-нибудь из них всем индивидуальным вкладчикам будут возвращены их деньги, в сумме, не превышающей 100 тысяч. Подобная мера необычайно расширила приток частных сбережений в банковскую систему, сделала крупных финансистов такими же могущественными фигурами, какими раньше были промышленные магнаты.

Казалось бы, всё стало на правильные рельсы, началось процветание 1920-х годов. И вдруг, без всякой видимой причины, в 1929 году случается новый крах на финансовой бирже, который, как многие считают, и положил начало Великой депрессии, охватившей весь мир и длившейся вплоть до Второй мировой войны.

Исследователи и аналитики до сих пор спорят о том, что явилось причиной краха. Одни обвиняют стихию и непредсказуемость свободного рынка, жадность банков и финансовых воротил. Другие, наоборот, считают, что всему виной попытки государства вмешаться в нормальный рыночный процесс, попытки регулировать то, что прекрасно исправилось бы само собой. Сторонники государственного регулирования ссылаются на пример политики Нового договора, проводившейся президентом Франклином Рузвельтом, которая якобы спасла экономику Америки в 1930-е. Их противники утверждают, что Новый договор, наоборот, искусственно продлил депрессию. Первые ссылаются на авторитет знаменитого экономиста Джона Мейнарда Кейнса (1883–1946), вторые – на труды Фридриха Хайека (1899–1992), получившего Нобелевскую премию по экономике в 1974 году.