Останется при мне - Уоллес Стегнер

– Я уже приготовила тебе спальное место, – говорит Чарити. – И если ты им не воспользуешься, я буду в ярости. И мама тоже.

– А приводить меня в ярость опасно, – заявляет ее мать. – Чарити вам покажет, куда положить сумку.

Теперь Сид смущен.

– Честно говоря, у меня нет сумки. Я даже не взял с собой чистой рубашки. Просто сел и поехал.

– Чтобы поехать, – говорит Чарити, – в Монреаль. К ужину. Тебе что-нибудь должно было понадобиться. Что ты взял? Книги? Я ни разу тебя не видела без зеленой сумки с книгами. – Она поворачивается к матери. – Он читает везде: в подземке, в театре между действиями, на симфонических концертах в антрактах, на пикниках, на свиданиях.

В этих словах содержится немало существенных сведений для тети Эмили. Она видит, как Сид закрывает глаза в шутливом отчаянии, а тем временем робость уходит из его лица под натиском очень обаятельной улыбки.

– Ну, понимаете, прочесть надо так много, а я здорово отстал. Все прочли в десять раз больше, чем я.

– Что ты взял? – спрашивает Чарити. – Драмы эпохи Реставрации?

– Нет, от них я решил отдохнуть. Взял кое-что, чтобы закрыть белые пятна. “Миддлмарч”, “Идиот” – романы, которые раньше должен был прочесть, но не прочел.

– Тогда неси их в спальный домик, пока они не заплесневели, – говорит Чарити, – а потом пошли погуляем под дождем. Я хочу тебе показать Фолсом-хилл и не потерплю, чтобы ты взял с собой книгу.

– Примите меры, чтобы не промокнуть, – говорит тетя Эмили. – У вас, мистер Ланг, я вижу, есть защита от дождя. А ты, Чарити, возьми зонтик. Не надо рисковать здоровьем.

– В лес под зонтиком? Дятлы меня на смех поднимут.

Тетя Эмили прикусила язык, с которого готово было слететь что-то предостерегающее и чуточку саркастическое.

– Как знаешь, – уступает она. Затем, обращаясь к Сиду: – У нас тут немного правил, но ради нашей помощницы мы неизменно просим всех не опаздывать к столу. Ужин в семь.

– Не волнуйтесь, к столу я всегда первый, – отзывается Сид. (Хорошо, думает тетя Эмили, не такой зануда, каким вначале показался.)

Чарити заходит в дом и появляется в плаще.

– А что на голову? – спрашивает мать.

– У меня в машине есть зюйдвестка, – говорит Сид.

– Но тогда вы сами с непокрытой головой.

И тут он ее удивляет. Проводит рукой по коротким светлым волосам, ероша их, от затылка ко лбу и говорит с шутливым еврейским акцентом:

– Мокгый – и шьто с того? Больно – и шьто с того?

Потом поднимает палец и декламирует:

– Боже мой, – говорит тетя Эмили. – Какое необычное желание! Кто это написал?

– Сэмюэл Хоффенстайн, – отвечает Сид. – Он спародировал раннюю Миллей[34].

Он хватает Чарити под руку, и они уходят.

До этого места мое воображение трудностей не испытывает. Я знаю, какое первое впечатление окрестности Баттел-Понда произвели на Сида, потому что помню свое собственное первое впечатление от них, и я много раз слышал рассказ тети Эмили об этом его приезде – рассказ, выдержанный и в юмористическом, и в романтическом ключе и напоминающий волшебную сказку: принцесса в заточении, принц в одежде нищего, отдаленное место, куда можно добраться только по глухим дорогам, по которым проехать ненамного легче, чем пройти над бездной по лезвию меча.

Этот летний поселок так неприметно и скромно расположен, что и с дороги, и от озера его почти и не увидишь. Летом в нем около двух тысяч обитателей, но из них тебе редко кто попадется на глаза – разве что молодая парочка в каноэ, женщина у почтового ящика или седовласый ученый, направляющийся к своей хижине-кабинету. Исключения – летние аукционы и сельский магазин в то время дня, когда привозят “Нью-Йорк таймс”. В этих случаях собираются десятки людей, а порой и сотни.

Озеро Баттел-Понд, если взглянуть на него как на картину, принадлежит к Школе реки Гудзон – к школе живописи, соединившей в себе философскую углубленность с пасторальностью. Это не курорт. Это полная противоположность курорту: ученые и преподаватели, которые составляют большую часть летнего контингента и платят львиную долю налогов, тихо воспрепятствовали всем поползновениям построить тут аэропорт, кинотеатр и вторую автозаправку, они даже не позволили кататься по озеру на моторных лодках. То, что Сид Ланг впервые увидел летом 1933 года, внешне мало чем отличалось от того, чему здесь положили начало Джордж Барнуэлл Эллис и Блисс Перри[35] после поездки в коляске в самом конце XIX века. Свечи и масляные лампы неохотно уступили место электрическому освещению; в некоторых коттеджах появились телефоны; каждые шесть-восемь лет подгнившие доски веранд и причалов заменялись новыми. В остальном – перемен немного.

Мое затруднение не в том, чтобы вообразить себе Баттел-Понд, а в том, чтобы представить себе, о чем Сид и Чарити могли говорить между собой и что они могли делать в тот день и в последующие дни, на которые он остался, отказавшись без всякого письма, телефонного звонка или объяснения от запланированного ужина в Монреале. Любовные сцены между моими друзьями никогда не привлекали меня как писателя и не были моим козырем, и, так или иначе, я не могу утверждать с определенностью, что она в тот момент была уверена в своих чувствах к нему, хотя не сомневаюсь, что чувства эти у нее были. К тому же вермонтский дождь – не самая подходящая обстановка для нежных сцен. Поэтому я просто поведу их на прогулку, на которую они вполне могли решить отправиться.

Они идут через мокрый лес на главную дорогу, поворачивают налево, проходят шагов сто и протискиваются через ворота с потускневшей надписью на табличке: Défense de Bumper[36] (чья-то профессорская шутка). Грунтовая дорога – та самая, по которой я прошел сегодня утром, – идет по склону холма под нависающими деревьями: сахарный клен, красный клен, тсуга, бумажная береза, аллеганская береза, тополелистная береза, бук, черная ель, красная ель, бальзамическая пихта, поздняя черемуха, американский ясень, липа, виргинский хмелеграб, американская лиственница, вяз, тополь, кое-где молодая белая сосна. Дочь своей матери, выдержавшая много походов со справочниками в руках по птицам, цветам, папоротникам и деревьям, Чарити безошибочно называет, где что растет. Сид, которого возили на лето в горы Северной Каролины, где лес не такой, как в Вермонте, а иногда на мыс Хаттерас, где на первом плане не деревья, а угорь и сельдь, мало что знает и охотно слушает ее разъяснения.