Киномания - Теодор Рошак

Находясь в оппозиции, враги голливудского истеблишмента предсказывали крутую революцию в кинематографе. Но как только их фильмы стали выходить на экраны, Клер пала духом. «Мания величия, — поставила диагноз Клер. — В каждом кадре масса претенциозного себялюбия, а ни один из них не лучше, чем худшие кадры У. К. Филдса{83}». Больше всего Клер досаждали эротические клише, бесконечные вариации на тему проказливого вуайеризма. Наконец чаша ее терпения переполнилась, и она послала в «Культуру кино» гневную критическую статью, в которой называла авангардистское кино «бесплодной пустыней вуайеристских фантазий». Журнал, к ее удивлению, печатать статью отказался. В результате между экспериментаторами возникли небольшие стычки, и другие журналы не замедлили сообщить об этом. В ходе обмена ударами некоторые из наиболее непримиримых оппонентов Клер обвинили ее в антигомосексуальных пристрастиях. Это обвинение было не лишено оснований. Клер и в самом деле питала определенную неприязнь к «голубым» в мире экспериментального кино. Почему — она никогда мне не говорила; я подозреваю, что это как-то было связано с одним из ее неудачных увлечений в прошлом, с мужчиной, который ушел от нее к другому мужчине. Она старалась быть сдержанной в своих чувствах. Но даже и при самых безоблачных обстоятельствах для Клер это было затруднительно, а уж под давлением она вообще пускалась во все тяжкие. Скрытое стало явным.

«Если мы хотим стирать на публике наше грязное белье, — бушевала Клер в гневном письме, напечатанном в „Кинозрителе“, — то давайте уж будем честными относительно природы этих пятен. Не стоит выдавать поллюции за высокое искусство».

Вскоре обозреватели мейнстрима обратили свое колкое внимание на эти стычки. К несказанному удивлению Клер, «Нью-Йорк таймс» выразил желание приобрести у нее отвергнутую статью для своего воскресного приложения. Уязвленная и взбешенная, Клер ухватилась за эту возможность. Это была ее первая громкая публикация. Клер рассматривала ее как прорыв, а ее оппоненты видели в статье акт измены.

Каждый год этот задуманный Шарки фестиваль возвращал к жизни уязвленные чувства и горькие обвинения, связанные с тем эпизодом. Еще хуже: он давал повод для мерзких воспоминаний, соединявших ее с человеком, который воплощал в себе квинтэссенцию всего, что вызывало отвращение Клер в киносообществе андерграунда, — с Чипси Голденстоуном.

К чести Клер надо сказать, что она никогда не пыталась скрыть или хотя бы как-то смягчить свою ненависть к Чипси. Ложь не входила в число ее талантов, а такт не принадлежал к ее добродетелям. Клер появлялась на вечеринках, которые устраивал Чипси, только ради того, чтобы напиться и публично поносить его. По неясной для меня причине (может, это была обыкновенная мужская тупость?) Чипси никак не желал чувствовать себя оскорбленным. На одном из показов — я был при этом — Клер в присутствии Чипси спросили, что она думает о его фильмах. Она ответила: «Может быть, вы слышали о злокачественных грибках, которые паразитируют на кинолентах. Никто не знает, как их уничтожить или хотя бы прекратить их размножение. Они ползут по кромке катушки, и все, к чему они прикоснутся, теряет цвет, становится липким и абсолютно зловредным. Когда такой грибок целиком пожрет ленту, в коробке ничего не остается, кроме разве что ядовитого сока, в котором Д. У. Гриффит неотличим от утенка Даффи. Именно это мы сейчас и видели. Это не фильм, это плесень».

На что Чипси добродушно ответил: «В этом-то все и дело, Кларисса. Посмотри, как тебя тянет ко всяким органическим образам, когда ты критикуешь мою работу. Эмбриональный, семенной, зародышевый — именно этого я и добиваюсь. Вот, например, плесень всегда поражала меня своей жизнестойкостью. Она такая энергичная, такая неубиваемая…»

Каким бы ни было мнение Клер о фильмах Чипси, она смирилась с тем, что основная цель фестиваля — это реклама его творений. А таковые, даже на мой непросвещенный взгляд, были просто отвратительны. Те несколько работ, что я видел, были многочасовыми перспективами обнаженных тел, переплетенных в различных акробатических извращениях. Иногда звуковым фоном для этой демонстрации служили негромкие звуки анемичного джаза; иногда плохо и неразборчиво декламировался кто-нибудь из французских поэтов. Обязательно присутствовали кадры, на которых была запечатлена какая-либо часть анатомии постановщика — его пупок, подмышка, пах Чипси с его почти обнаженным органом, прикрытым лишь ленточкой в блестках и перышках. А иногда — крупный план его лица (такой, что видны поры кожи), выражающего беспредельное блаженство. Насколько я понимал, кинофильмы Чипси были ничуть не лучше обычной порнографии. Ходили слухи, что на них был довольно неплохой спрос во всевозможных мужских клубах.

При всем том, разложенческий стиль, усвоенный Чипси, принес ему известность гораздо большую, чем он мог бы приобрести как изготовитель обычной порнографии. Более ощутимую поддержку он получал от отца — одного из первых киноворотил Золотого века. Айра Голдштейн в разные периоды финансировал всех голливудских магнатов: Голдвина, братьев Уорнер, Селзника, Кона. Но в отличие от них Айра никогда не изображал из себя продюсера, не горел желанием увидеть свою фамилию в титрах. Его вполне удовлетворяла роль кукловода — ясная, простая и безмолвная. В этом своем строго торгашеском качестве он сколотил хорошие денежки. А кроме того, приобрел репутацию. Близкие друзья (а таких было немного) называли его Айра Грозный. Другие деятели кинопромышленности называли его «гониф»{84} — в том значении, в каком это слово употребляется в предложении: «Этот гониф — ему сколько ни дай, все мало».

Будучи настоящим хищником в делах финансовых, Айра был наделен сверхъестественной проницательностью во всем, что касалось кино. Некоторые его изречения стали легендарными. Когда «Коламбия» искала деньги для финансирования комедии средней руки под названием «Ночной автобус», Айра согласился субсидировать это предприятие только после смены названия. «Назови так фильм, и публика выстроится в очередь на „Грейхаунд“ до Помоны{85}». Новое название ему тоже не очень нравилось («Это случилось однажды ночью{86}»), но он согласился внести свою долю при одном условии: «До меня дошли слухи, что Луи{87} хочет заполучить этого зубастого парня — Гейбл его зовут. Пусть так оно и будет. Комедия — это как раз для него. Вы только посмотрите на эти уши. Только пусть у него грудь торчит из-под рубашки».

Айра был также одним из первых, кто стал вкладывать большие деньги в Уолта Диснея. «У этого парня хорошая голова. Зачем платить актерам, если можно покупать карандаши?» Когда Дисней принес ему наброски для «Белоснежки», Айра подал ему совет: «Пусть у колдуньи будут бородавки побольше, а у девчонки — сиськи поменьше. Ведь это же для детей. Если детишки обкакаются от страха, родители вам и слова не скажут, но не дай вам бог, если у малолеток будет стояк».

Самая большая проблема в жизни Чипси — этого малопривлекательного сына малопривлекательного отца — состояла в том, что ему приходилось разрываться между слабыми позывами к художественной самостоятельности и всепоглощающей жадностью. Он решил эту дилемму, англицизировав свою фамилию, а потом заграбастал все семейные денежки, на которые смог наложить руку. Деньги сами плыли к нему, пусть их поток и не всегда был полноводен. Папочка Голдштейн неоднократно и прилюдно называл своего сыночка «тот еще фрукт», «педик» и даже «дегенерат». И тем не менее Айре больше некому было оставить свое состояние, а потому он, хоть и без всякой охоты, отводил часть потока своих доходов в сторону Чипси.