Дышим и выздоравливаем. 33 лучших упражнения - Рушель Блаво

А ведь и правда, – об обеде мы как-то и позабыли. Мы быстро съели положенное и приготовились к сеансу исцеляющего рыдания по методике людей-великанов, пришедших на Кайлас в стародавние времена, старого монаха, Василия Кривого Быка, старика с верховья Западной Двины и Мишеля Мессинга. Забегая вперед, скажу, что расплакаться удалось тогда всем – и Мишелю, и Петровичу, и Леониду, и Насте, и мне. Уже потом попросил я моих товарищей описать, что каждый из них представил, чтобы разрыдаться в тот день на Кайласе. Позволю себе привести последовательно наши записи не только для интереса, но и из соображений практического свойства: возможно, кому-то наши ощущения и пригодятся в качестве своего рода подспорья, если вдруг случится так, что своих собственных ощущений, вызывающих слезы, подобрать не получится.

Тогда на Кайласе мы, чтобы не смущать друга, разошлись по разным концам поляны. Вот что представлял каждый из нас, чтобы искренне разрыдаться.

У меня, как вы знаете, уже была практика использования рыдающего дыхания. Но сразу оговорюсь, что при каждом новом обращении к этой технике я старался вызывать слезы новым воспоминанием. На этот раз я обратился к воспоминанию из детства. Младшая школа, второй класс, вторая четверть, вторая смена. Декабрьский вечер. Я пришел из школы, быстро сделал уроки и – скорей на улицу. Там, конечно же, темно, но не сидеть же дома, когда весь двор завален снегом, а днем была оттепель, которая сделала этот снег таким липким! Ну просто в самый раз для того, чтобы лепить снеговика! Знаете ли вы, как лепить снеговика? Разумеется, знаете, однако все же позволю себе описать весь этот занимательнейший процесс ради полноты экспликации последовательного развертывания вызова слез; проще говоря, в той системе, в какой представил все это тогда на Кайласе. Сначала лепится маленький снежок, который потом надо катать по липкому снегу, чтобы получился большой снежный шар. Всего же шаров должно быть три: большой, средний и маленький. Большой являет собой основание, поэтому желательно и даже обязательно надо завершить его строительство в том месте, где будет стоять сам снеговик, ведь потом двигать этот шар очень тяжело. Второй будет поменьше, потому не составит большого труда приподнять этот второй снежный ком таким образом, чтобы водрузить его на первый. Третий из них окажется самым легким, скатать его гораздо легче. Вот снеговик и готов. Но теперь, чтобы снежная баба сделалась живой, надобно сделать глаза, рот, нос, руки, шапку. Помните? Глаза и рот – угольки, нос – морковка, руки – прутики, а на голову вместо шапки надевается ведро. Красив вышел снеговик! Полюбовавшись на свое творение, я направился домой – пора уже было читать книжку и спать. Как сейчас помню, что в тот вечер читал я «Следопыта» Фенимора Купера. Была это уже третья по счету книга из серии про Натти Бампо, знаменитого Кожаного Чулка. Приключения этого героя так меня увлекали, что порой даже домой тянуло с улицы.

В тот вечер, правда, я несколько раз отвлекся от чтения, подбегая к окошку – освещенный одиноким фонарем стоял мой снеговик и грустил без меня… Утром, только проснувшись, сразу ринулся я к окну, чтобы посмотреть, как там поживает мой снеговик. И что же предстало взору моему? Снеговик, сделанный вчера вечером с такою любовью, был разрушен – и не оттепелью, не ветром или обильным снегопадом, разрушен хулиганами, которым было нечем заняться, некуда было деть силу молодецкую, вот они и приложились ногами и руками к моему творению… Разрыдался я, второклассник, горько-прегорько, от печали своей не пошел в тот день в школу, а горевал в одиночестве. И сейчас, признаться, когда пишу эти строки за дисплеем компьютера, слезы наворачиваются на глаза. Теперь уже понимаю, что жаль мне не снеговика, а себя в детстве. Тогда же, на Кайласе, только вспомнил я всю историю со снеговиком во дворе, то разрыдался – к тому и стремился.

Жизнь моя долгая на этой земле изобиловала историями самыми разными. Были и такие, которые и по прошествии многих лет могут и сейчас заставить меня всплакнуть. Еще одна грань жизни моей, способная спровоцировать скупую мужскую слезу, – потери… Но, признаться, для исцеляющего рыдания обращение к этой грани считаю перебором. А потому, рискуя прослыть не очень оригинальным, расскажу, что решил идти по пути не личного житейского опыта, а опыта культурного. Стал припоминать фильмы, которые теоретически могли бы заставить меня зарыдать. Вспомнил, что Алексия всегда плачет, когда смотрит «Титаник» или «Призрак». Вспомнил и улыбнулся – такие фильмы меня вряд ли способны подвигнуть на рыдание. Что же тогда? Может быть, «Форрест Гамп»? Стал вспоминать эпизоды из этого фильма, которые мне нравились больше всего: например, выступление Джона Леннона по телевизору, или новые ноги лейтенанта Дэна… Было светло на душе, но слез не было. Какой-то намек на слезу появился лишь тогда, когда вспомнил финал фильма: маленький сын Форреста стоит перед школьным автобусом, как когда-то его отец. Водитель-дама, прежде курившая сигарету, теперь жует резинку. Малыш говорит, как и его отец: «Я Форрест… Форрест Гамп……. Впрочем, заплакать в голос, зарыдать, как требовалось, не вышло. Пришлось плыть по волне памяти дальше.

Вспомнил еще один фильм – «Зеленая миля». Огромного доброго негра, сидящего в тюрьме по ложному обвинению. Вспомнил грустные глаза его, его любовь к маленькому мышонку… Этот великан, которому грозил электрический стул, так трогательно произносил: «Это, наверное, цирковой мышонок», что вслед за этим сразу хочется поплакать, но не зарыдать. Стало быть, и «Зеленая миля» не помогает. Что еще? «Английский пациент»? «Спасти рядового Райана»? «Список Шиндлера»? Нет, все это вряд ли поможет, если не помогли два моих любимых фильма с Томом Хэнксом… Что же делать? Начинаю мысленно прокручивать в голове наиболее трогательные фрагменты из фильма «Достучаться

до небес». Помните? Два смертельно больных парня сбегают из госпиталя и едут по Германии к морю – едут лишь за тем, чтобы успеть в этой еще жизни увидеть настоящее море, ведь там, на небесах, нужно будет разговаривать о море. По пути парни ввязываются в какие-то криминально-полицейские разборки, и когда уже кажется, что им пришел конец, самый главный бандит лично прибыл свести с ними счеты. Вот тогда и наступает самое настоящее рыдание, которого так ждешь иногда и которое никак приходить не хочет… Этот самый главный бандит, которого играет Рутгер Хауэр, вдруг неожиданно говорит: «Да этим парням надо срочно ехать к морю! Ведь у них только и разговоров, что про море!» И во слезы навернулись на глаза, вот уже потекли по щекам, вот и зарыдал, как порою бывало в детстве… И как же, правда, хочется, увидеть море…

По долгу службы я много читал и читаю поныне, поэтому, когда на Кайласе Рушель дал задание зарыдать, я почти сразу для себя решил, что попробую вспомнить что-то из прочитанного. Ведь любимая мною немецкая литература, по правде сказать, изобилует такого рода мотивами и сюжетами, кои без труда могут способствовать самому натуральному плачу навзрыд. Стал перебирать в голове имена и названия. Писатели-романтики начала XIX века: Клейст, Тик и наконец Эрнст Теодор Амадей Гофман. На его «Золотом горшке» останавливаюсь в надежде спровоцировать слезы, но – нет. Приходится идти дальше по тому же самому веку: Генрих Гейне с его балладами, странными снами, легендарными видениями… Опять не то. Братья Манны? У Томаса Манна выбираю новеллу «Смерть в Венеции», момент, когда главный герой на корабле видит странного юношу. Что же в нем странного? Примерно так размышляет Густав фон Ашенбах. И вдруг, о ужас, видит, что это никакой не юноша, а старик, загримированный под юношу, пытающийся казаться своим в компании молодежи. Но вот старик этот напился, и у него выпала вставная челюсть. Может показаться странным, но я, читая этот момент, всегда испытывал такое сочувствие к старику, что почти всегда плакал. Это же трагедия, господа! Стремление вернуть молодость всеми правдами и неправдами, желание остановить естественный ход вещей… Но к слову, кто сказал, что это естественный ход? Я бы назвал его с полным правом противоестественным, да! Я не хочу быть стариком, хочу всегда оставаться молодым! Справедливости ради скажу, что тогда на Кайласе мои воспоминания о молодящемся старике не дали нужного результата. Я припомнил Бертольда Брехта, Гюнтера Грасса, но тоже тщетно. Но я не отчаялся, а продолжил думать об искусстве. Только теперь вспоминать стал музыку: инструментальные партии, лица творцов: Моцарт, Бетховен, Шопен… Но что же это? Ни одна мелодия не оказалась способной вызвать во мне слезы, стать первопричиной исцеляющего рыдания, столь чаемого сейчас. Ведь по большому счету экспедиция на Кайлас затевалась во многом ради меня, ради того, чтобы я смог стать здоровым. А я так бездарно не могу заплакать! Уже от одной этой мысли можно было зарыдать, однако почему-то не получалось.