Пустите меня в Рим - Елена Чалова

Я молчала. Тогда он обиженно засопел и закончил:

– Если тебе со мной жить не хочется или... не понравится, скажи. Найдешь себе что-нибудь.

– Значит, мы будем тут жить вдвоем?

– А ты хотела одна? – растерянно спросил он.

– Нет. Я... спасибо, Дим.

Я решила больше не наглеть, обняла моего спасителя и поцеловала, как положено. Думаю, дело поцелуями не ограничилось бы, но голый пол был все же не слишком чистым, а из мебели не имелось даже самого захудалого кухонного диванчика, так что мы все же отлепились друг от друга и отправились к Сереге за матрасом. По дороге Дим обзвонил массу народа, и когда мы, нагруженные матрасом и авоськами с ближайшего рынка, вернулись в квартиру, у порога уже маялись двое. Вернее, они сидели на табуреточках, которые, как выяснилось тут же, предназначались нам в подарок от щедрых друзей.

– А Петровы стол привезут, у них остался от старого кухонного гарнитура, – сказал один парень.

– А мы с тобой, Димыч, завтра за твоим барахлом съездим, идет? Сегодня я без колес, но завтра – клянусь – буду трезв, как пони, – пообещал второй.

Вот так и началось наше совместное житье.

Вот хожу я на работу, и чем больше хожу, тем отчетливее понимаю, что не моя это работа. На месте офис-менеджера должна трудиться женщина хозяйственная, спокойная, обладающая материнским инстинктом. А я и не особо хозяйственная. Вот наша с Димом квартира, например. То есть квартира-то его, но живем мы в ней вместе. Кое-какую мебель мы совместными усилиями купили, посуду он от мамы приволок, говорит, у нее все равно много. Комп тоже его и телевизор. Светка приехала с инспекцией, чтобы доложить моей маме как и что, привезла комплект шикарного постельного белья. Осмотрелась и заявила, что жить, конечно, можно, но вот уют… где уют, чучело? Хоть бы шторы повесила. Усовестившись, я отправилась в магазин и купила много органзы. Она легкая, не слишком плотная и не совсем прозрачная. Получаются вроде как еще не гардины, но уже не тюль, а такой промежуточный вариант, к тому же органза – чертовски красивый материал. А уж название так просто замечательное, даже Диму понравилось. Он, пока шторы вешал, несколько раз переспросил, как это называется, потом повторил, словно пробуя слово на вкус. И между прочим, эта самая органза, подшитая трудолюбивой Димовой мамашей, Людмилой Игоревной, пролежала две недели на полу в гостиной, потому как Диму некогда было повесить карнизы. Людмила высказалась в том духе, что я могла бы и сама, но я только фыркнула – еще чего. У каждого свое представление о женском труде и об уюте, кстати, тоже. У нее в доме, куда ни глянь, везде вазочки, салфеточки, какие-то шкатулочки. Нет, бродить мимо полок и полочек, шкафчиков и комодиков очень интересно – рассматриваешь все, как в музее. Но я так жить не смогла бы. Мне нравится, когда в помещении пустовато, много света и воздуха.

И в мамки-няньки я тоже не гожусь. Вместо желания обиходить наших нестандартных гениев у меня порой руки чешутся выпороть их как следует. Глядишь, дури поменьше стало бы. Ой, с ума сойти, вот брюзжу сейчас точно как моя собственная соседка тетя Галя. Она живет над нашей с мамой квартирой и вечером вечно высовывается из окна и начинает грозиться, ворчать:

– Молодежь какая пошла, одеты черт-те как, музыка дурацкая орет, тискаются, тьфу, хоть бы людей постеснялись. Вот выпороть бы вас!

Ходили вчера на ужин к маме Дима. Вот не могу сказать, как она ко мне относится. Впрочем, думаю, не нравлюсь я ей. Как интеллигентная дама, она мне улыбается, говорит о своей работе, интересуется моей... но при этом я постоянно чувствую себя несколько... глуповатой. Или не на своем месте? Вот она рассказывает о своей работе, а трудится Людмила Игоревна в кадрах какого-то министерства. И в речи ее сплетаются сюжеты о людях с должностями, деньгами, положением, создается впечатление, что она горит на каком-то жизненно важном участке. Потом приветливо смотрит на меня и вопрошает:

– Ну а как у вас на работе, Танечка? Что интересного?

И что я должна рассказывать? Как мы с Геной ездим за покупками в «Метро»? Как по недосмотру взяли пиццу с грибами и у одного из программеров начался отек Квинке? Это тоже своего рода впечатляющая история, но почему-то мне не хочется ее рассказывать Людмиле Игоревне. И ведь самое обидное, что сама-то она никакой важной должности не занимает – так, бумажки подшивает и личные дела заполняет. Потом Людмила Игоревна уговаривает съесть еще кусочек вот этого и еще штучку того и как бы между прочим говорит: «Знаю, что на полуфабрикатах сидите, так хоть здесь покушайте как следует». Или я ошибаюсь, или это намек, что я плохо забочусь о Диме? Пока я ходила мыть руки, она тревожилась, что мальчик похудел, плохо выглядит, и спросила, откуда он взял этот свитер. Ведь это синтетика, почему не шерсть? Ну не стану же я объяснять, что свитер куплен в приличном магазине и это, между прочим, полушерсть. Не стану – но про себя-то все равно объясняю, а потому такое впечатление, что весь вечер мысленно за что-то оправдываюсь.

Единственное утешение: мой толстокожий друг программер на все мамины выпады и намеки не реагирует совершенно, иной раз хмыкает и, когда она не видит, мне подмигивает. Так что будем считать, что он на моей стороне, а это главное.

Вот вчера я вернулась с работы усталая как собака и злая как черт, потому что наши гении такое учудили. Конец рабочего дня приближается, я с нетерпением поглядываю на часы, а тут звонит снизу охранник и говорит:

– К вам посетитель. К Борису Алексеевичу по личному вопросу.

Я к Борису (начальнику). Он глазами похлопал:

– Узнай, кто там.

Но не успела я снять трубку, как дверь распахнулась и в офис влетела дюжая дама. На ее плечах висел Николай Иванович – один из наших охранников, сухой и худющий, как осенний лист. Он мается язвой, печенью и еще чем-то, а потому справиться со здоровенной теткой у него не было никакой возможности.

– Я разгоню этот вертеп, – визжала тетка. – Я на вас милицию натравлю! По судам затаскаю!

Мы с Борисом, вытаращив глаза, смотрели на бушевавшую даму. Сотрудники, даже самые индифферентные к внешним раздражителям, потихоньку подтягивались в коридор, привлеченные скандалом. Борис смекнул, что выдворить тетку так просто не удастся, и церемонно сказал:

– Пройдите в мой кабинет. Не стоит отрывать людей от работы.

– От работы? Знаю я теперь, как вы тут работаете! Да я вас... – И она завела по новой про милицию, суды и прочее.

Борис, будучи мужиком крупным, подхватил скандалистку под локоть и потащил за собой. Я шла замыкающей. Видно, начальство решило, что в случае чего ему нужен свидетель, потому что, добуксировав тетку до кабинета, Борис кивнул мне:

– Иди сюда. – Он вернулся за стол, я села на диванчик у стены, а дама стояла посреди кабинета как памятник. – Садитесь, прошу вас. – Борис указал тетке на кресло для посетителей.

Кресло, надо сказать, кожаное, очень удобное – высокое и жесткое. Поэтому с него просто вставать даже самым неспортивным людям. И вообще, у нашего шефа очень приличный кабинет: темного дерева мебель, ковровое покрытие, стены крашеные, как во всем офисе, но на них какие-то фото в рамочках и пара акварелей. В общем, приличный офис. Тетка оглядела кресло, словно это был ящик на помойке. Потом все же осторожно присела. У меня создалось впечатление, что она боится лишний раз прикоснуться к чему-нибудь.