Балерина из Санкт-Петербурга - Анри Труайя

Эмигрировавшая в 1920 году Матильда Кшесинская, решительно накрепко привязанная к Императорской семье, вышла замуж на следующий же год за царского кузена, Вел. кн. Андрея Владимировича. Мне как раз тогда удалось повидать ее; все мелкие разногласия, имевшие место в прошлом, оказались забытыми в один миг. Великодушная Матильда благословила меня на продолжение преподавания классического танца, да еще и прислала мне нескольких юных учениц. Все они принадлежали к семьям, изгнанным большевистской революцией с родной земли. Большая часть этих эмигрантов новой волны – монархистов и либералов, скептиков и оппортунистов – жила одною надеждой на скорое возвращение на родину, которая в конце концов будет очищена от canaille rouge[26].

С каждым днем я все более сближалась с этим маленьким кругом ностальгирующих изгнанников. Я, редко посещавшая церковные службы в Санкт-Петербурге, неизменно приходила каждое воскресенье утром в православный храм на рю Дарю – не столько ради самой службы, сколько затем, чтобы слушать вокруг себя родную речь моей страны. Я долго была не в силах до конца поверить, что потеряла ее, как вдруг поняла, что утратила ее окончательно, когда в конце декабря 1922 года волею большевиков на смену чудеснейшей, легендарной Святой Руси пришло нечто бредовое, называемое абсурдной аббревиатурой из четырех букв – С.С.С.Р., – не внушающей ни исторического, ни сентиментального отклика! И парижские журналы и газеты не увидели ничего скандального в этом «светском крещении»! Расставшись с так разочаровавшей меня французской прессой, я подписалась на выходившую в Париже ежедневную газету либерального направления «Последние новости», чтобы быть в курсе всего того, что происходит как во Франции, так и в России. Позже я подписалась еще на одну русскую газету – «Возрождение», правого толка. Когда я читала эти газеты, я чувствовала себя исконно русскою; выглядывая в окно, я вновь оказывалась во Франции. И скажу, соврать вам не боясь, эти путешествия туда и назад отнюдь не заключали в себе что-то неприятное. В итоге я согласилась с тем, что эта дилемма будет сопровождать меня до последнего вздоха. Нужно признать: моя родина – это не Россия, которую я покинула вполне по доброй воле, но и не Франция, где я живу уже более десятилетия, но некая ирреальная страна без границ, без традиций и без будущего: эмиграция.

Начиная с 1926 года Сергей Дягилев ставит балет за балетом на сцене театра Сары Бернар, и неизменно с прежним успехом; но не где-нибудь, а на сцене «Гранд-опера» он поставил «советский» балет «Стальной скок» на музыку Прокофьева (хореография Леонида Мясина); в главной роли выступил молодой танцовщик Серж Лифарь, который приводил меня в истинный восторг всем тем, что творил на сцене. Все же, как ни аплодировала я новому корифею, я мысленно упрекала его в том, что он отдал свой талант произведению, порожденному ненавистным ленинским режимом. На следующий год Сергей Дягилев, завершив свой сногсшибательный сезон в Париже, отправился в Лондон, где чаровал англичан в «Ковент-Гарден», а затем в свой любимый город – Венецию. Там он вскоре и скончался в июле 1929 года; согласно желанию покойного, его похоронили на острове Сан-Микеле, последнем приюте венецианцев[27]. Не глупая ли мысль с его стороны? На месте Дягилева я остановила бы свой выбор на Франции. Какое-то время я думала, что с исчезновением Сергея Дягилева истребится и вкус французов к хореографическому искусству. Однако очень быстро оказалось, что страсть к танцу способна пережить его самых ревностных служителей!

* * *

Мне стукнуло 56. Знаю, что мне никогда больше не выйти на сцену. И тем не менее я держусь неколебимого убеждения, что моя миссия не закончилась. Эта утешающая мысль приходит ко мне всякий раз, когда я вновь встречаюсь со своими учениками в незатейливой, запыленной студии на авеню Гурго. Когда я встаю, вытянувшись, как струна, подле моего старенького аккомпаниатора Саввы Николенко, который бренчит на все том же видавшем виды рояле, мною овладевает опьянение молодостью. Я упиваюсь царствованием над полусотней девушек и юношей всех национальностей: тут у меня и русские, и поляки, и итальянцы, и французы… Поскольку у них разная степень подготовки и разные познания в области хореографии, я разделила их на несколько потоков – в разные часы, но все в той же студии. Есть класс дебютантов, есть класс уже немного продвинутых, есть класс уже вполне зрелых, и я, конечно же, варьирую свое обучение в разных группах. Есть и несколько профессиональных балерин, которые по вечерам приходят ко мне заниматься. Все они слушаются меня, как если бы я была живым воплощением Мариуса Петипа. Я чувствую, что уполномочена говорить о нем, передавать моим ученикам секреты его искусства и помогать им совершенствовать движения, принадлежащие к великой классической традиции. Моя парижская студия, точно как когда-то санкт-петербургская, пропахла воском, канифолью, пóтом юных разгоряченных тел. Это – воздух, который служит мне пищей. И это – воздух, в котором я умру, истощенная. Я отмеряю приглушенным голосом ритм, отстукиваю его по полу тросточкой, точно так же, как это делали мастера балета прежде меня. Размышляя о своей судьбе, я с благодарностью думаю о том, что принадлежу к их породе и что, даже если я и не принимаю участия в спектаклях, выступая перед публикой, пробуждаю в новообращенных рождение страсти к танцу. Пока я буду чувствовать, что приношу пользу на этом славном поприще, я от дел не отойду.

Вот только вчера я решила поставить небольшое представление, чтобы посвятить моих учеников в элементарные законы сцены. Родители, с коими я поделилась своими идеями, приняли мой проект «на ура» и обещали помочь деньгами. В двух шагах от авеню Гурго я нашла вполне подходящий зал, принадлежащий морскому ведомству, который смогла нанять по сходной цене. Там находились эстрада, проходы, могущие послужить кулисами, и большой ассортимент всяческих стульев, на которых можно рассадить публику. Фокин обещал снабдить меня декорациями. Программу выбрала я сама: первый акт из «Спящей красавицы». Надо ли говорить, что хореографию этой вещи я знаю до мелочей. Конечно же, я адаптирую ее к способностям моих учеников. Как мне представлялось, юная Арлетт Флютье превосходно покажет себя в роли принцессы Авроры, а Ванюша Скобин станет вполне сносным принцем Дезире. Весь наш дружный коллектив с энтузиазмом взялся за работу, я была довольна моей труппой: пусть она пока и без звездных задатков, но похвальное прилежание, во всяком случае, есть. И что же? За две недели до торжества «наша этуаль» Арлетт Флютье вывихнула лодыжку, неудачно приземлившись после прыжка. Ничего фатального. Но существовал риск, что она не успеет оправиться к сроку. Врач предписал ей абсолютный покой в течение десяти дней, массаж и примочки. Арлетт тринадцать лет. Не скажу, что красавица – длинное лошадиное лицо, узкие брови, большой широкий рот, – но я люблю ее. Скажу даже, что, может быть, она стала для меня как дочь, которой у меня не было никогда. (И у меня о том – ни тени сожаления! Разве что легкое облачко, промчавшееся над широкой равниной мудрости!) Беда, приключившаяся с Арлетт, взволновала меня не меньше, чем ее. Видя, как она плачет, я подарила ей туфельки, в которых танцевала Красную Шапочку в «Спящей красавице». Я хранила их столько лет – не как сувенир, а скорее как талисман. Приняв эту реликвию у меня из рук, она разрыдалась с новой силой и обняла меня. Но следовало быть реалисткой и как-то выходить из положения. И как бы наобум решила: пусть Жанин Пертюи репетирует роль Авроры! Я понимала, что это – крайнее средство, но было уже слишком поздно, чтобы отменять спектакль. За шесть дней до намеченной даты – новый поворот событий: Арлетт Флютье радостно сообщила мне, что с лодыжкой все в порядке, и врач это подтвердил. Я попросила мою крошку показать, на что она способна, и была вполне удовлетворена. Спектакль прошел, как и было намечено, с Арлетт Флютье в главной роли, все получилось без сучка без задоринки. Гордые подвигами своих отпрысков, родители аплодировали, не жалея ладоней. И я тоже стяжала немало комплиментов.