Бальзак - Франсуа Тайяндье

«Отец Горио» — это великий роман о Париже, городе сокровенных драм, тайного самопожертвования, неведомой людской низости. Это книга о шелудивом Париже студенческих кварталов и престижном Сен-Жерменском предместье, об оживлённом деловом Шоссе-д'Антен с его нуворишами, где элегантные красивые дамы спешат от любовников к ростовщикам…

Гениальность автора проявилась здесь в умении придумать такую интригу, которая страница за страницей ведёт читателя сверху вниз — от богатства и роскоши к бедности и нужде, от блеска салонов, изысканных ужинов к столу мамаши Воке, от банкира Нусингена, купающегося в золоте и окружённого гризетками, до беглого каторжника Вотрена.

Бальзак создал в романе один из самых значительных образов всей «Человеческой комедии» — образ Эжена Растиньяка, который в знаменитой сцене, где он приценивается к Парижу, разглядывая его с высоты кладбища Пер-Лашез, сделал свой окончательный жизненный выбор: цинизм и честолюбие. Растиньяк часто появляется в «Человеческой комедии». После продолжительной связи с Дельфиной де Нусинген он женится на её дочери Огюсте, получив в приданое золотой мешок. По ходу дела он заводит дружбу со всеми светскими львами, модными денди — с Марсе, Дютийе, Аджуда-Пинто, а также с циничными журналистами Бисиу, Лусто и им подобными. Обаятельнейший и опасный Растиньяк завершит свою карьеру, став министром. Впрочем, фигура эта отнюдь не однозначная и вовсе не карикатурная. Этот честолюбец умеет быть и преданным другом. Так, он спешит на помощь — в своей лёгкой и циничной манере — впавшему в нищету Рафаэлю де Валантену («Шагреневая кожа»).

Это не всё, что следует здесь сказать об «Отце Горио».

«Можете меня поздравить: решительно, я становлюсь гением» — промелькнуло в одном из писем Бальзака Лоре незадолго до публикации романа. Что он имел в виду? Своё великое открытие, которое он впервые применил в этом произведении, — возвращение персонажей из книги в книгу? По-видимому, интерес к этому приёму появился у Бальзака, когда он вывел в романе госпожу де Босеан, которую за три года до того описал в «Покинутой женщине». Распространив его потом на десятки других произведений, он открыл для себя головокружительные творческие перспективы. Его парижские, провинциальные и сельские «сцены» будут уже не просто сериями отдельных картин, но частями одной большой панорамы. Из романа в роман станут кочевать те или иные, уже знакомые читателю персонажи, и он будет всякий раз узнавать о них что-то новое. Врачи, нотариусы будут посещать разные семьи, как это происходит и в жизни. Появятся десятки романов, каждый из которых как цельное сочинение может быть прочитан отдельно, но все вместе они описывают одно общество, один мир, населённый теми же самыми людьми — лавочниками, журналистами, дворянами, буржуа, куртизанками, священниками, которые живут бок о бок и встречаются друг у друга на пути.

Конечно, всё это может привести к большой путанице. Может, например, случиться, что читатель о каком-то персонаже что-то, что было с ним прежде, узнает позднее. Но, как объяснял сам Бальзак в одном из писем Эвелине Ганской, именно таким образом мы узнаём что-то о людях в реальной жизни: «В хронологической последовательности вы можете рассказывать только историю, случившуюся в прошлом, что неприменимо к настоящему, которое протекает у вас на глазах». Догадывался ли Бальзак в какой-нибудь момент молниеносного видения этого вечно движущегося сочинения, что ему не суждено его закончить?

Госпожа Воке. Иллюстрация О. Домье к роману «Отец Горио»

Это открытие писателя имело и другое следствие. Романы, уже написанные им до того, как он придумал эту систему, приходилось править, чтобы они вписывались в ансамбль. К тому же надо было изыскивать способы возвращения уже известных читателю персонажей. Отныне по ходу переизданий Бальзак будет переписывать тексты, менять имена и роли. Постепенно сеть взаимоотношений сотен действующих лиц будет становиться всё более обширной, и автору придётся следить за тем, чтобы всё это было согласовано в целом. То была хитроумная игра, поскольку речь шла не просто о литературных персонажах, но об определённых характерах, типах, и, следовательно, нельзя было допускать, чтобы из-за их многочисленности кто-нибудь из них случайно попал в чужое амплуа. При этом каждый из них должен был сохранить свою неповторимую индивидуальность. Биротто, если угодно, олицетворяет собой мелкую торговлю, но в то же время он Цезарь Биротто, а не кто-либо другой. Он одновременно и типичен для известного класса людей, и единственный в своём роде. Вся панорама должна была производить впечатление множества существ в постоянном движении, занятых своими делами, страстями, интригами — с бесконечным разнообразием качеств и их оттенков, присущих живым людям.

Именно это составляет главную особенность мира Бальзака и придаёт ему глубину. Каждый представленный в нём тип есть окно, открытое в этот мир, и всегда — под другим углом зрения. Каждый роман — это фрагмент одного гигантского романа, в котором пересекаются сотни сюжетов и судеб. Действующие лица первого плана в одном романе отделены пространством и временем от героев другого. У читателя каждый известный ему персонаж, появляясь в другом произведении, создаёт впечатление, будто он живёт своей собственной, независимой от произвола автора жизнью. Бальзаковский мир оставляет ощущение трёхмерности.

И всё это исполнено с впечатляющим размахом: из двух тысяч персонажей сотни романов и новелл «Человеческой комедии» около шестисот появляются в ней по меньшей мере дважды. Придирчивые исследователи обнаруживают некоторые анахронизмы, неувязки с возрастом. Так, внимательное прочтение «Шагреневой кожи» даёт основание сделать вывод, что появляющийся там Растиньяк, учитывая время действия романа, не соответствует по возрасту Растиньяку из «Отца Горио». Но, чтобы узнать его, достаточно к нему присмотреться: это тот же самый честолюбивый и циничный Растиньяк, каким он остался в памяти читателя.

Это бальзаковское открытие имело ещё одно следствие. Бальзак, понемногу входя в созданный им мир, начинал жить рядом со своими персонажами. Он давал им имена, случайно найденные во время прогулок, и уверял, что персонажи романа более достоверны, когда они носят имена реальных людей. «Я нашёл имя Матифа на улице Перль в Маре, — рассказывал он в письме сестре, — и уже вижу моего Матифа. У него довольно бледное кошачье лицо, слегка полноват…» После этого «его» Матифа стал для него более реальным субъектом, чем тот неизвестный парижанин, которого так звали. Отныне автор жил бок о бок со своими персонажами и не мог уже от них отделаться. Однажды он объявил: «Я еду в Алан-сон, где живёт мадмуазель Кормон». В письмах он говорил о событиях, излагаемых в его книгах, так, словно они происходили в действительности. «Знаете, на ком женился Феликс де Ванденес? На одной из девиц Гранвиль. Для него это превосходная партия, ведь Гранвили богаты…» В другой раз, когда его сестра заинтересовалась каким-то второстепенным персонажем «Урсулы Мируэ», он совершенно серьёзно ответил ей: «Я не знал господина Жорди до его приезда в Немур».

Бальзак углубился в лес, из которого так и не вышел.