Сокровища Валькирии. Птичий путь - Сергей Алексеев

– Наконец-то вспомнил меня вершитель судеб. Активизатор топлива не действует? Верно?

– Какого топлива?

– Солариса…

– Ничего не знаю… Рот закрой.

В переулке, по-прежнему не оборачиваясь, она распахнула заднюю дверцу машины. И только сейчас Сколот заметил несоответствие: ноги у женщины были длинными и стройными, а ступни – маленькими, детскими и обуты, несмотря на теплую погоду, в ботинки на плоской подошве.

Он сел и получил приказ:

– В затылок смотри! И ни о чем не думай.

– Как тебя зовут? – не унимался Сколот. – Пора бы познакомиться.

Спасительница была старше, может, года на два, однако взирала на него с неким возрастным превосходством.

– Зазноба, – бросила она. – Нравится?

– Звучит как прозвище.

– Это теперь имя мое. Ну всё, лишенец! Замри.

Сколот замолчал, уставившись в увенчанный затылок, но остановить мысли не смог: в ушах завис крик Роксаны, перед глазами, на фоне серебряного гребня, парил ее полубезумный образ.

И такой она походила на Белую Ящерицу…

Зазноба вывела машину из переулка, манипулируя рулем и тормозами так, что Сколота мотало по сторонам – руки все еще были скованы за спиной. Далее он уже не замечал дороги; впрочем, и не старался делать это, все более испытывая неприязнь к своей спасительнице. Казалось, они безостановочно едут по какому-то кругу, все время поднимаясь в гору, и солнечный свет так же кружит вслед за ними, отчего со всех сторон печет голову.

Наконец вроде бы поехали прямо, по крайней мере Сколота перестало заваливать на один бок, и теперь нестерпимо палило затылок. Он попробовал переместиться на сидении, чтобы спрятаться от солнца за стойку кузова, но не удалось. На миг он оторвал взгляд от гребенки и различил сумерки, синеющие за стеклами, – солнце давно зашло, машина неслась каким-то пыльным проселком, по сторонам был совсем не весенний, серо-желтый пейзаж, напоминающий всхолмленную пустыню. Стараясь перетерпеть боль, он закрыл глаза и очнулся от тишины – вездесущий крик Роксаны, притягивающий воображение, пропал, и вокруг теперь мелькал чуть зеленеющий лес.

– Куда мы едем? – спросил Сколот.

– В одно очень надежное место, – бесцветно отозвалась Зазноба.

– Но мне надо в музей Забытых Вещей, в Великий Новгород!

– Туда путь заказан.

– Тогда я останусь в Москве!

– Довольно, твои концерты в переходе окончены. И точку заняли.

– Почему у меня болит голова?

Она усмехнулась:

– Солнцем напекло.

– Я знаю, ты – Дара, – определил Сколот, – и тебя прислал Стратиг.

– Сама пришла, никто не посылал, – не сразу призналась она. – Можешь считать меня своей поклонницей. Все время ходила слушать твои песни… Рядом вертелась, деньги бросала, смотрела на тебя – хоть бы раз внимание обратил. Всё куда-то мимо смотрел… И гребня я не дождалась…

Он видел лишь ее затылок.

– Откуда же у тебя венец? – спросил мрачно.

– Ты все еще ждешь ту, которой дарил?

– Сейчас уже не жду… Где взяла гребень?

– Купила… Но не по цене уличной бижутерии. Как эксклюзив.

– Неужели тебе его… продали?

– Представь себе! Или ты так и не осознал, в каком мире жил все это время?.. Не дождалась и купила, чтоб ты наконец меня заметил. И ты снизошел.

– Как она выглядела? Та, у которой купила?

– Ты всех запомнил? – Она поймала его взгляд в зеркале. – Наверное, по прическе, да?.. И у этой были длинные, распущенные волосы, восхищенный взгляд и восторженный голос. Особенно когда получила всю сумму наличными и в долларах… Сказать имя?

– Я не спрашивал имен, – пробурчал Сколот.

– И еще у нее был заразительный смех. Когда рассказывала, как некий лох в переходе на Пушкинской преподнес ей серебряный венец. Сам того не зная!.. Это она так подумала.

– Смеялась надо мной?

Дара в ответ надменно улыбнулась:

– Если бы ты видел, как веселилась та, которой ты подарил золотой! Правда, только поначалу…

– Веселилась – это как? Тоже смеялась?

– От счастья. Рассказывала, как ты расчесывал ей космы. А ей хотелось большего… Не оценила!

Он тяжело замолчал от ее беспощадного голоса.

Машина остановилась среди сумрачного, вечернего леса, почти упершись бампером в деревья – дорога кончилась.

– Выходи, приехали! – весело объявила Зазноба и впервые обернулась – Сколот узрел пристальные, совсем не молодые ее глаза.

– Что ты с ней сделала? – с вызовом спросил он.

Зазноба устало откинулась на спинку сиденья.

– Твоей… возлюбленной сейчас хорошо. Я всего лишь исполнила ее мечту – сделала счастливой.

– Она же сошла с ума!

– Тебе ее жаль?

– Верни ей рассудок.

– Чтобы снова стала врагом? И утверждала, что ты ее изнасиловал?.. А так она будет жить и вспоминать, как однажды была обожествленной девой и ты расчесывал ей волосы золотым гребнем. Об этом, кстати, мечтают все женщины…

– Тогда и меня сделай безумным, – попросил он и подставил голову.

– Я пыталась надеть на твою голову обруч, – вдруг призналась Зазноба, – и лишить памяти… Мне это не удалось.

Сколот выбрался из машины – кругом тихий вечерний лес, и уже кричит ночная птица…

– Смирительную рубашку снять можешь? И глаза развязать?

– Нет. Кто обряжал, тому и снимать.

– Ну хотя бы наручники?

Она зажала в ладонях замки, подержала немного и, легко сняв оковы, зашвырнула их в траву.

– Дальше пойдем пешком. Иди и смотри мне в затылок. – И засеменила вверх по склону.

– Это чтобы я не запомнил обратной дороги? – с ухмылкой спросил Сколот.

– Чтобы не упал и не свернул себе шею…

Под кронами и в самом деле было по-ночному сумеречно, к тому же лес оказался сильно захламленным и каким-то не весенним: старые ели перемежались соснами, а редкие лиственные стояли еще голыми, и под ногами шуршал пересохший мох. Где-то на середине подъема Сколот на минуту отвлекся от светящегося в темноте венца и в тот же миг рухнул лицом вниз, запнувшись непонятно обо что. Удара он не ощутил, впрочем как и боли, однако Дара остановилась и подала ему бумажную салфетку:

– Вытри кровь.

– Где кровь? – спросил он.

– Да ты лоб себе расшиб.

Сколот вытер и узрел на салфетке широкий кровяной мазок.

– Странно…