Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

Уилфрид кивнул в знак согласия.

– Я не прошу тебя приехать в Кондафорд… пока. Итак, всё решено. Теперь рассказывай подробно, как ты об этом узнал.

Когда он закончил, Динни вдумчиво промолвила:

– Майкл и дядя Лоренс. Это облегчает задачу. А теперь я пойду, милый. Так лучше, – Стэк дома. Кроме того, я хочу подумать, а вблизи тебя я на это не способна.

– Ангел! Она стиснула ему голову руками:

– Перестань воспринимать все трагически. Я тоже не буду. Поедем в четверг за город? Чудесно! У Фоша в полдень. И запомни, я не ангел, а твоя любимая.

Когда Динни спускалась по лестнице, у неё кружилась голова. Теперь, оставшись одна, девушка до ужаса ясно понимала, какое испытание предстоит им обоим. Неожиданно Динни свернула на Оксфорд-стрит. "Зайду поговорю с дядей Эдриеном", – решила она.

Эдриен сидел у себя в музее и предавался спокойным раздумьям о недавно выдвинутой гипотезе, согласно которой колыбелью Homo sapiens объявлялась пустыня Гоби. Идея была запатентована, выброшена на рынок и, по всей видимости, должна была войти в моду. Он размышлял о неустойчивости антропологических концепций, когда ему доложили о приходе племянницы.

– А, Динни! Я все утро проблуждал в пустыне Гоби и уже подумывал насчёт чашки горячего чая. Что ты на это скажешь?

– От китайского чая у меня бывает икота, дядя.

– Мы не гонимся за так называемой роскошью. Моя дуэнья готовит мне добрый старый дуврский чай крупной резки. Кроме того, будут домашние булочки с изюмом.

– Великолепно! Я пришла сообщить вам, что отдала своё юное сердце.

Эдриен вытаращил глаза.

– История действительно жуткая. Поэтому я, с вашего позволения, сниму шляпу.

– Снимай, что хочешь, дорогая, – разрешил Эдриен. – Но прежде всего выпьем чаю. Вот и он.

Пока она пила чай, Эдриен смотрел на неё со спокойной улыбкой, терявшейся где-то между усами и козлиной бородкой. После трагической истории с Ферзом Динни в ещё большей степени, чем раньше, олицетворяла для него идеал племянницы. К тому же он заметил, что она в самом деле встревожена.

Затем Динни уселась в единственное кресло, откинула голову назад, вытянула ноги, сложила вместе кончики пальцев и показалась Эдриену такой воздушной, что он не удивился бы, если бы она улетела. Он с удовольствием остановил свой взгляд на шапке её каштановых волос. Но по мере того, как девушка излагала ему свою историю, длинное лицо её дяди вытягивалось все больше. Наконец она умолкла, но тут же попросила:

– Пожалуйста, дядя, не смотрите на меня так.

– А я смотрел?

– Да.

– Это не удивительно, Динни.

– Я хочу знать, как вы «отреагируете» (сейчас любят так выражаться) на поступок Уилфрида.

– Я лично? Никак. Я с ним не знаком и от суждений воздержусь.

– Я познакомлю вас, если вы ничего не имеете против.

Эдриен кивнул, и Динни прибавила:

– Можете сказать мне самое худшее. Что подумают и предпримут все остальные, кто его не знает?

– А как ты сама отреагировала, Динни?

– Я его знала.

– Всего неделю.

– И десять лет.

– Только не уверяй меня, что беглый взгляд и несколько слов, сказанных на свадьбе…

– Горчичное зерно, милый дядя! Кроме того, я прочла его поэму и по ней угадала, что он пережил. Он – неверующий. То, что с ним произошло, показалось ему просто чудовищной шуткой.

– Да, да, я читал его стихи. Скептицизм и культ красоты. Такой тип людей расцветает в результате долгих усилий нации, когда индивидуальность окончательно обесценена и государство отняло у неё всё, что могло. Вот тут «я» и вылезает на первый план, посылая к чёрту И государство и моральные нормы. Я понимаю это, но… Ты ведь не бывала за границей, Динни?

– Нет, бывала. Правда, только в Италии, Париже и Пиренеях.

– Они в счёт не идут. Ты никогда не бывала там, где Англии необходимо сохранять определённый престиж. В таких странах все англичане отвечают за одного и один за всех.

– Вряд ли он думал об этом в тот момент, дядя.

Эдриен взглянул на племянницу и покачал головой.

– Да, да, не думал, – настаивала Динни. – И слава богу, что не думал, иначе я никогда не увидела бы его. Разве человек обязан жертвовать собой во имя ложных ценностей?

– Не в том суть, дорогая. На Востоке, где религия до сих пор – все, переход в другую веру приобретает огромное значение. Ничто не роняет англичанина в глазах жителей Востока больше, чем отречение под пистолетом. Вот как стоял перед ним вопрос: "Настолько ли мне важно, какое мнение сложится о моей стране и моем народе, чтобы я предпочёл скорее умереть, чем унизить их?"

Динни помолчала, затем возразила:

– Я совершенно уверена, что Уилфрид предпочёл бы смерть унижению своей страны, если бы речь шла о чем-нибудь другом. Но он просто не мог допустить, чтобы восточное представление об англичанах зависело от того, христианин он или нет.

– Это особая статья. Он ведь не только отрёкся от христианства. Он принял ислам, сменив один набор суеверий на другой.

– Неужели вы не понимаете, дядя, что вся эта история казалась ему чудовищной шуткой?

– Нет, дорогая, не понимаю.

Динни откинулась в кресле, и Эдриен нашёл, что вид у неё совершенно измученный.

– Ну, если уж вы не понимаете, никто не поймёт. Я хочу сказать – никто из нашего круга.

У Эдриена защемило под ложечкой.

– Динни, у тебя за плечами двухнедельное увлечение, а впереди – вся жизнь. Ты сказала, что он готов отказаться от тебя. Уважаю его за это. Не лучше ли порвать – если уж не ради себя самой, так хоть ради него?

Динни улыбнулась:

– Дядя, вы ведь прославились тем, что бросаете друзей в беде. И вы так мало знаете о любви! Ждали каких-нибудь восемнадцать лет? Вам не смешно себя слушать?

– Смешно, – согласился Эдриен. – Не стану отрицать, слово «дядя» переубедило меня. И если бы я твёрдо знал, что Дезерт будет так же верен тебе, как ты ему, я сказал бы: "Идите своей дорогой, и да поможет вам бог не упасть под крестной ношей".

– Тогда вы просто обязаны познакомиться с ним.

– Да. Но помни: я видел людей, которые были влюблены так безоглядно, что разводились через год после брака. Я знал человека, настолько упоённого своим медовым месяцем, что ещё через два дня он завёл любовницу.

– Наше поколение не отличается такой пылкостью, – возразила Динни. Я столько раз видела в кино такие поцелуи, что во мне давно возобладало духовное начало.

– Кто в курсе дела?

– Майкл и дядя Лоренс, может быть, тётя Эм. Не знаю, стоит ли рассказывать в Кондафорде.