Книга теней - Евгений Клюев

- Das soll sein, weil das nicht sein kann![[2] - со смехом произнес кто-то за спиной Петра. Петр обернулся и еле удержался на ногах: группа хохочущих немцев, налетев на него, чуть не повалила его на землю. Однако тут же подхватили Петра под руки - опять-таки смеясь.

- Кушя маля! - пропел звонкий женский голос и, тщательно артикулируя: - Исфинитэ-пошялюста!

- Oh, ich muss doch um Verzeihung bieten… ich bin schuld daran![[3] - тоже со смехом ответил Петр и посмотрел на толстяка, одетого в зеленый Loden[[4]. - Кажется, это на Вашу фразу я обернулся…

- Клаус, - представился толстяк и, гордо похлопав себя по груди, добавил: - На мою. Тут, кроме меня, никто ничего интересного сказать не может.

- Вот как, оказывается, - сокрушенно вздохнула бабуля с голубыми волосами и узко развела ручками под хохот остальных.

- А что? - напыжился толстяк. - Не так уж часто можно услышать на улице что-нибудь стоящее! Правда ведь, молодой человек? - Он подмигнул Петру крохотным развеселым глазом.

- Истинная правда, - грустно кивнул тот.

- Вот видите? - загремел толстяк на всю улицу Горького. - Оценить меня способны только в России… По достоинству, я имею в виду.

- А Вы кто? - спросил Петр.

Толстый Клаус потупился, потом вскинул на Петра виноватые глазки и с огромным сожалением произнес:

- Увы, молодой человек… я капиталист. Живу на доходы с акций.

- Он паразит, - сказал высоченный блондин откуда-то с неба. - Ему бы раньше сюда приехать: уж точно оценили бы по достоинству!

Они немножко слишком выпили, эти немцы, и теперь расхаживали по безрадостной ночной Москве - сырой, бесприютной, полной закрытых магазинов и закрытых кафе… Москва-столица-мира. На следующий день они должны были уезжать и увозить с собой самые-при-ятные-впечатления. Петр немножко погулял с ними по Горького.

На прощание симпатичный капиталист отколол от пиджака большой круглый значок:

- Это Вам, Петер. От фирмы, с которой я стригу… как их… купоны. Она выпускает музыкальные инструменты. Будьте здоровы и не падайте на улицах.

Распрощались у входа в "Националь". Оставшись один, Петр на свету рассмотрел подаренный ему значок. На ослепительно белом фоне - что-то вроде флейты, под ней - огромными синими буквами - название фирмы.

Прежде чем закончить эту главу, автор хочет сообщить читателям, что только через много дней Петру удастся снова попасть в библиотеку. Еще неизвестно, получит ли он там "Руководство…", - даже с учетом того, что оно действительно в открытом доступе. Впрочем, может быть, в книге этой и нет того, чего Петр от нее ждет, - как знать! И принадлежит она, скорее всего, не Станиславу Леопольдовичу, а например, какому-нибудь философу-мистику какого-нибудь XVIII века…

"Но к концу я не помню уже, чтобы шрифт был готическим", - вздыхает Петр, спускаясь в подземный переход.

- Следующий!.. Здесь-билеты-сюда-зачетку-так-номер-шестнадцатый-очхорошо!.. Продолжайте-продолжайте-почему-вы-замолчали?

Последние слова относились уже не к Эвридике, которая, держа в руке экзаменационный билет "номер-шестнадцатый-очхорошо", отправилась за столик к окну, а к студентке по фамилии Гаврилова. Она исподлобья глядела на Сергея Борисовича (Парисовича, как называли его студенты: он преподавал античную литературу… - плохо) - тот вконец измотал ее, добиваясь каких-нибудь еще сведений о Гомере.

На ходу дочитав билет, Эвридика присела на краешек стула: ей можно было не готовиться. Первый вопрос - периодизация античной литературы - оказался тем самым, который (в отличие от прочих вопросов) она знала назубок: не слишком основательно готовясь к экзаменам, Эвридика, помнится, все никак не могла сдвинуться с места, постоянно пробегая глазами один и тот же параграф в учебнике - "Периодизация античной литературы". Второй вопрос был сформулирован так: "Образ Орфея в древнегреческой мифологии". Образ, стало быть, того самого героя, который "чуть-ли-не-качал-мою-колыбель", - усмехнулась про себя Эвридика. Это Орфей был виновен в том, что она, Эвридика, превратилась когда-то давно в каменный столб, - так вот теперь и живет… каменным столбом в аду. Все детство, все бесконечно долгое мучительное детство бабушка рассказывала ей на ночь второй вопрос ее билета - "Образ Орфея в древнегреческой мифологии", причем рассказывала очень и очень странно… Помнишь-Эвридика-что-с-тобой-было-раньше-давным-давно-до-твоего-рождения?.. Лет, наверное, до двенадцати, если не больше, Эвридика и в самом деле пребывала в полной уверенности, что это святая правда: про подземное царство, про царя Аида, про Орфея… про голову его, плывущую по Гебру. И так страшно далее… Временами тогда ей казалось, даже сейчас иногда кажется, что она помнит и сама: танцы на зеленом лугу, подземное царство, музыка Орфея… Но он обернулся - и все тут же пропало, как не бывало. А условие ставилось одно - не обернуться.

Заметив, что изрядно потрепанная в неравном бою Гаврилова чинно покидает аудиторию, видимо, вынудив все-таки Парисовича поставить ей тройку, Эвридика приподнялась: можно? - и перешла за стол к Парисовичу: других желающих не оказалось. Она глубоко вздохнула и, с короткими передышками, полетела по периодам, боясь только одного - остановиться: остановишься - потом с места уже не сдвинуться, застопоришься на первом попавшемся звуке… особенно "т"… или "п"… или "к"… Не думать! Периоды сошли благополучно - и подозрительный Парисович расслабился: он, кажется, любил науку главным образом за то, что она устанавливала периоды - огромное количество периодов, дикое количество! Парисович неприятно улыбнулся Эвридике и кивнул, поощряя ее ко второму, уже не интересному для него по причине отсутствия периодов, вопросу.

- Образ Орфея… - выпалила Эвридика и тут же поняла, что больше ничего не скажет. Она опустила голову и прочитала на столе афоризм, выцарапанный, должно быть, Гавриловой в припадке отчаяния: "Экзамен страшнее дефлорации". Эвридика вздохнула и перевела взгляд на Парисовича, немедленно, однако, пожалев об этом: перед ней сидел врач-педиатр.

- Так что же образ Орфея? - вкрадчиво спросил врач-педиатр.

- А н-н-ничего, - резюмировала Эвридика краткое свое выступление.

- Вы не знаете второго вопроса! - возликовал врач-педиатр, стремительно превратившийся назад в Парисовича.

- Ну и что? - поинтересовалась Эвридика, не без любопытства поглядывая на метаморфозы Парисовича. Парисович забеспокоился. Заерзал.

- Ну и… ничего. - Он медленно и некрасиво розовел.

- Не волнуйтесь, - посоветовала Эвридика.

- Я и не волнуюсь, - тихо, но запальчиво, черт возьми! - А почему Вы не знаете мифа об Орфее?