Ирония жизни в разных историях - Али Смит

— Можно мне сделать выстрел? — попросила она.

— Отправляйся, девочка, домой в свою постель, — говорит он ей, проходя мимо, — тебе нельзя гулять допоздна. Твои родители — явно язычники, если позволяют тебе такое.

Похоже, это ее поразило.

— Откуда вы знаете моих родителей? — крикнула она ему в спину.

Мужчина остановился. Вроде как кашлянул. Повернулся, вместе с ним сделало круг его оружие, и вернулся к ней. Он встал рядом с одной из статуй.

— Если ты честно расскажешь, что видела меня, — предупреждает он, — Бог накажет тебя. Так что не делай этого.

— Хорошо, — говорит она, подумав, пусть он будет увечным извращенцем Годфриком, раз ему так хочется. — Если ты мне дашь выстрелить из винтовки, тогда я ничего не расскажу.

Мужчина посмотрел на нее оценивающе. Бросил взгляд на часы. Поднял глаза к небу, которое проглядывало сквозь ветви деревьев. Казалось, он выдохся.

— Быстро, — решился он, — пока не рассвело и никто нас не поймал.

Раздался глухой звук клацнувшей винтовки.

— Не прикасайся, — велел он.

Он держал винтовку на уровне ее глаз. Она смотрела через прицел и ничего не могла разглядеть, он положил ей на голову руку и заставил успокоиться, вот тогда она увидела через стеклянный круг оптического прицела кружащийся темный свет, наверное, это было небо, после его закрыли деревья, и следом появился забор в конце кладбища возле канала, потом могильные надгробия, причем все они качались. Он забрал у нее оружие.

— Смотри, — сказал он, вскинув винтовку, и выстрелил в статую по пальцам руки, прижатой к подбородку. Она побежала туда и подняла с травы кусочек отбитого камня. Некоторые пальцы все еще болтались на весу у подбородка, но то место, где находилась рука, прижимающая их к подбородку, было пусто. Кусочки руки валялись в траве. Она принесла несколько. Мужчина взял их у нее и выбросил в кустарник.

— Теперь, — говорит он, — вон та, — и даже при том, что был для этого несколько староватым, он крутанулся на пятке, словно ковбой в кино, и один выстрел пришелся в голову статуи, а другой — в Библию.

Он — министр церкви. Ангелы — бездельники. Это его работа. Он показал ей различие, когда оружие готово и когда — нет.

Наступил рассвет, и мужчина исчез.

Когда она посмотрела внутрь разбитой головы той статуи, у которой он отстрелил напрочь голову и плечо, камень там был чисто белого цвета. Сегодня вечером она снова глядела на статую, волнистые волосы ангела спадали на другое плечо без головы, откуда они выросли. Тот мужчина — безупречный стрелок, вот кто он. Он — это что-то! Там многие из ангелов повреждены или отстранены от должности. Есть только один кусочек кладбища с ангелами, окруженный каналом, нигде на других участках больше нет ни единого ангела. Это чем-то напоминает разные религии, в одной есть ангелы, а в другой нет.

Она все еще недоумевает, откуда тот мужчина знает ее родителей. Они никакого отношения не имеют к религии. Он ни разу не ответил на это. Возможно, он подшучивал над ней. Интересно, если он и вправду их знает, так он знаком с ее матерью, или отцом, или с ними обоими. Вдруг он расскажет им о том, что видел ее и где она была, причем поздно ночью и далеко от дома, или что-нибудь в этом роде. Но если он не скажет Кимберли, это уже хорошо. Вот интересно, знает ли он Кимберли. Теперь она протрезвела. Что ж это такое быть трезвой? Когда начинаешь чувствовать все эти греба-а-аные ве-е-ещи, все, что есть во всей вселенной, она может чувствовать все это. Крошечный шероховатый камешек под ногой, щекочущее прикосновение травы на запястье, теплый или холодный воздух вокруг, печаль того света, что включен во всех спальнях людей, живущих в домах вдоль канала, которые она может видеть сквозь ветви деревьев, и проволочный забор, и жгучую боль в пальце, и все остальное. Она обернула палец листом щавеля, нужно сильно перетянуть им рану, чтобы не кровоточила.

Стало очень темно, как раз самое подходящее время, и если этот мужчина идет сюда, он будет здесь с минуты на минуту. У нее есть бутылка, которая никогда не разбивалась, — это поразительно, что бутылка до сих пор не разбилась; но она больше не пьяна, по крайней мере, не сильно, и ей на самом деле не только хочется, она должна увидеть, способна ли еще поразить эту цель, подобно тому, как превзойти себя, это было бы и вправду впечатляюще. Хорошо бы увидеть в нормальном состоянии, что же представляет собой ее цель. Поскольку, во-первых, ей хочется узнать, есть ли у нее на самом деле цель. Винтовка на вид была тяжелая, более массивная, чем вторая, еще секунда, и без помощи не обойтись, так как слишком трудно ее разломать, или, может, ей хочется все сделать самой — то, что она должна узнать.

Ангелы, как и подобает, подняли пустые глаза к небесам.

Мужчины все еще пьянствуют внутри могильного холма покойника.

Чайки слетаются на берег реки, готовые к зарождению утра.

Кто-то еще спит в запертой цементной кабине, возможно, девочка-путешествующая-автостопом положила голову на рюкзак или непослушный ребенок, которого полиция должна отыскать, не говоря уже о том, чтобы устроить его в свободной комнате и накормить.

Неподвижно висят тысячи тряпичных лоскутов на деревьях со старыми, низко опущенными ветвями.

Монстр спит в глубине озера, его большой плавник подрагивает в грязной воде.

Туристы спят в отелях, пансионах и посуточно сдающихся в наем комнатах, оплатив ночь и завтрак.

Добропорядочные горожане. Нерадивые горожане.

В середине ночи светло.

Так что же надо знать обо мне для этой истории? Мой возраст? Годовой доход? Какой у меня автомобиль? Посмотрите: вот она я — в начале, в середине и в конце, неожиданно влюбленная в того, кто не может быть со мною рядом. Будоражащая мысль о ней, залитой солнцем, и совершенно новая, действующая на протяжении всего дня обнадеживающая легкомысленность, и за всем этим унылая, как перегоревшая лампочка, явь слова «никогда».

В зеркале, что висит в прихожей, мелькнуло чье-то отражение. Заглядываю туда снова. Да это же я. Впервые за много дней я увидела саму себя, такое впечатление, будто спала не раздеваясь. Иду в кухню, а там целая гора посуды, покрывшейся плесенью. Не могу вспомнить, когда из нее ели последний раз. Направляюсь в гостиную: по всему полу разбросаны книги.

Выхожу в сад и гляжу на яблоню. Это молодая яблонька, я посадила ее три года назад. Она уже ростом с меня. В первый год она дала одно яблоко, вполне съедобное, сочное и вкусное. На следующий — три. В этом году дерево усыпано маленькими, только завязавшимися яблоками; больше десятка. Хотя новые листья, кажется, умирают. Приглядевшись, замечаю, что на молодых побегах ветвей полно зеленой и лиловой тли. Сверху светлые и чистые крупные листья с другой стороны кишат насекомыми, словно вымощены булыжниками, и края у некоторых плотно свернулись, что их убивает. Когда я распрямляю эти листья, то вижу крошечные точки глубоко въевшейся грязи, как будто в каждом свернутом листочке есть свой собственный заброшенный фабричный двор.