Железная хватка - Чарльз Портис

Я у него спрашиваю:

— Это вам зубы выбили?

— Нет, Тиму. Мои зубодер вытащил. Называл себя «дантистом».

— А вас как зовут?

— Тоби.

— Сделаете для меня кое-что?

— Ты что это задумала?

— Этого я вам сказать не могу. Но вот вам дайм. Можете накормить этого мустанга за два часа до рассвета? Дайте ему две полные горсти овса и где-то столько же кукурузы, но не больше, а еще немного сена. И проследите, чтобы хорошенько напился. А за час до рассвета меня разбудите. Потом оседлайте и взнуздайте этого мустанга. Все запомнили?

— Я не дурачок, я просто старый. С лошадьми уж полвека.

— Тогда все хорошо сделаете. Вам в конторе чего-нибудь еще надо сегодня?

— Даже не знаю, что бы мне там могло понадобиться.

— Если надо, сейчас и берите.

— Мне тут ничего не нужно.

— Хорошо. Тогда я закрою дверь, и ходите здесь потише, пока я буду засыпать.

Завернувшись в одеяло, выспалась я прилично. Жар в конторской печке загребли, но в комнатке было не очень холодно, удобно. Сторож Тоби слово сдержал и разбудил меня в промозглой тьме до рассвета. Я тут же села и стала застегивать ботинки. Пока Тоби седлал мустанга, я умылась, подлив в ведро ледяной воды немного кипятка, который он на кофе себе сделал, чтоб так не ломило.

И тут опомнилась: надо ж было один сэндвич с беконом себе на завтрак оставить, а в скатку не совать, — но всего не учтешь. А распаковывать все мне теперь не хотелось. Тоби со мной поделился затирухой, он себе разогревал.

— А масла у вас к ней нету? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает, поэтому есть пришлось всухую. Скатку я привязала за седлом — видела, что папа так делал, — и дважды все узлы проверила, чтоб не упала.

А вот пистолет положить мне было некуда. Лучше, если б он все время был под рукой, но ремень с меня спадал, а сам пистолет слишком большой и тяжелый, просто так за пояс не запихнешь. В конце концов я привязала сахарный мешок горловиной к луке седла и узел затянула хорошенько — он с индюшачье яйцо получился.

Вывела Малыша-Черныша из стойла и села верхом. Мустанг немного нервничал и пугался, но на дыбы не вставал. Когда я уже была в седле, Тоби еще раз подтянул подпругу.

Спрашивает:

— Ты ничего не забыла?

— Нет, я, наверное, готова, — отвечаю. — Открывайте ворота, Тоби, да пожелайте мне удачи. Я еду на земли чокто.

Снаружи еще было темно и ужас как холодно, хотя ветром, к счастью, не задувало. Почему ранним утром всегда так тихо? Перед самым рассветом озера обычно спокойные и гладкие. Малыш-Черныш в своих новых подковах по колдобинам подмерзшей грязи на улицах ступал с опаской. Фыркал, время от времени дергал головой, словно чтоб на меня взглянуть. Я с ним разговаривала, глупости всякие говорила.

На Гарнизонном проспекте лишь четыре-пять человек было видно — они спешили из одного тепла в другое. В окнах лампы зажигались, это у добрых граждан Форт-Смита начинался новый день.

Доехав до паромной переправы на реке, я спешилась и стала ждать. Чтоб совсем не закоченеть, пришлось шевелиться и танцевать на месте. Комки газеты я из шляпы вытащила, натянула ее на уши потуже. У меня не было перчаток, поэтому я опять откатала рукава папиного пыльника, чтобы руки себе закрыть.

Паром через реку водили двое. Когда он добрался до моего берега и с него конный съехал, один паромщик меня окликнул:

— На ту сторону? — говорит.

— Я тут жду кое-кого, — отвечаю. — А сколько стоит?

— Десять центов, если с лошадью.

— Вы сегодня исполнителя Когбёрна не видали?

— Это Кочета что ль?

— Его самого.

— Не видали.

Ездоков в такой час было мало, но едва пара человек появилась, паром отчалил. Расписания, похоже, у него никакого не было, ходил по надобности, но переправа тут недолгая. Занялась серая заря, и я различила, как на воде по течению покачиваются льдины.

Паром круга два сделал, только потом приехали Кочет с Лабёфом — спустились по склону к пристани. Я уж начала волноваться, не разминулись ли мы. Кочет сидел на крупном гнедом жеребце, росту в нем было ладоней[48] шестнадцать, а Лабёф ехал на косматом пастушьем мустанге не сильно больше моего.

Арсеналом они увешались так, что любо-дорого поглядеть. Поверх одежды — ремни с пистолетами, а Лабёф со своими белыми накладками и мексиканскими шпорами прямо сражал наповал. Кочет на свой черный костюм надел куртку из оленьей кожи. На ремне у него был только один револьвер — простой, с кедровой рукояткой, ну или еще из какого-то красноватого дерева. На другом боку, справа, у него висел шотландский кинжал. Ремень у Когбёрна был не такой форсовый, как у Лабёфа, — скромный и узкий, без патронташа. Патроны он носил в мешочке, в кармане. Но в седельных кобурах у бедер у него было еще два револьвера. Больших, как у меня. Еще у следопытов были ружья: у Кочета — магазинный винчестер, а у Лабёфа — этот самый карабин Шарпса, я таких раньше не видела. И первая мысль моя была: «Ну что, Чейни, теперь берегись!»

Они спешились и с лязгом и грохотом завели лошадей на паром; я шла за ними чуть в отдалении. Ничего не говорила. Прятаться не пыталась, но и особого внимания к себе не стремилась привлекать. Кочет меня узнал не сразу.

— И что ты думаешь? Мы не одни, — говорит.

Лабёф очень рассердился.

— Ты вообще головой своей ничего не понимаешь? — спрашивает у меня. — А ну марш с парома сейчас же. Ты что, удумала с нами ехать?

Я ему ответила:

— Паром для всех. Я за проезд уплатила.

Лабёф сунул руку в карман и вытащил золотой доллар.[49] Отдал его одному паромщику и говорит:

— Дылда, доставь-ка эту девчонку в город и сдай шерифу. Она из дому убежала. Семья из-за нее уже до смерти переволновалась. Награда за ее возвращение — пятьдесят долларов.

— Вот так сказанул, — не выдержала я.

— А мы у судебного исполнителя спросим, — предложил Лабёф. — Что скажешь, исполнитель?

А Кочет отвечает:

— Да, лучше ее отсюда увезти. Сбежала-сбежала. Ее фамилия Росс, она из округа Йелл. У шерифа на нее прокламация есть.

— Да они же вместе сочиняют, — сказала я. — У меня дела на том берегу, и если вы, Дылда, станете мне мешать, очутитесь в суде, а вам туда не надо. У меня хороший адвокат.