Прозрение - Урсула Ле Гуин

Помимо восстановления Сентаса никаких выдающихся проектов мы в то лето не осуществили; поставили, правда, несколько танцевальных спектаклей, но, насколько я помню, Тиб и я по большей части либо плавали в озерах под сенью ив и ольховин, либо лениво бродили по тенистым тропинкам и болтали обо всем на свете. А порой мы с ним отправлялись в долгие, но не имевшие никакой конкретной цели экспедиции в южную часть леса. К тому же каждый день до полудня у нас были занятия с Эверрой, а Рис и Сэлло после обычных уроков еще и довольно часто занимались музыкой вместе с Сотур и Умо, для которых учителя музыки и пения специально привезли из Херраманта. Маленькая племянница Сотур, Утте, которая выросла из разряда «малышни», теперь тоже повсюду ходила с нами, находясь под особой опекой Око. А порой мы и малышню брали с собой к ручью и смотрели, как детишки с удовольствием плещутся в воде, вопят и визжат, а потом засыпают, уставшие, прямо на берегу и спят в течение нескольких особенно жарких полуденных часов.

Тетушка Сотур и Мать Фалимер тоже часто ходили с нами на ручей, а иногда даже купались вместе со старшими девочками, и тогда Утера, Тиба и меня отсылали прочь. Утер, убежденный, что деревенские мальчишки прячутся в кустах и подглядывают за ними, вечно ходил вокруг дозором и заставлял нас с Тибом помогать ему «держать этих мерзких скотов подальше от наших женщин». Зная, какое ужасное наказание полагается за подобное преступление – тем более в отношении столь священной персоны, как наша Мать Фалимер, – я, например, даже на сомневался: никто из деревенских и близко не подойдет к купальне, когда там наши дамы. Но Утера было не переубедить; он был уверен, что «у деревенских в голове исключительно грязные мысли».

Я-то взрослел довольно медленно, и мне навязчивая идея Утера казалась столь же нелепой, как и дурацкий смех Тиба, когда он с видом всезнайки пытался намекнуть, что именно можно увидеть, если спрятаться в кустах рядом с купальней. Я и без того прекрасно знал, как выглядят женщины. Я же всю свою жизнь прожил на женской половине. Как, впрочем, и Тиб, который только прошлой зимой перебрался в мужскую Хижину. Однако Тиб вел себя так, словно в женщине без одежды есть что-то особенное, неприличное, и это, по-моему, было полным ребячеством.

И, безусловно, не имело ни малейшего отношения к тому, что я и сам вскоре испытал, услышав, как поет Сотур. Это было нечто прекрасное, не имевшее ни малейшего отношения к телесным отправлениям. И я всей душой, преисполненной боли, торжества и неясного, невыразимого желания, внимал ее пению…

А под конец лета в Венте вновь приехали Отец Алтан, Явен и Торм, и вновь возникло разделение нашего маленького общества на членов Семьи и рабов. Однажды я вышел из дома, желая побыть в одиночестве и прогуляться, и в долине между двумя заросшими лесом холмами к югу от нашего поместья обнаружил прелестную дубовую рощу. Там бежал чистый ручей, а чуть выше по склону, над ручьем, виднелась какая-то странная каменная горка, точнее останки каменной кладки. Похоже, это был старинный алтарь, только я не знал, какому богу он посвящен. Я рассказал об этом Сэлло, и она захотела тоже посмотреть. Так что однажды я отвел туда ее, Рис и Тиба. Тиб сказал, что ничего интересного он тут не видит, вел себя как-то беспокойно и вскоре один побрел назад. А вот у девочек, Рис и Сэлло, возникли те же ощущения, что и у меня: нам всем казалось, что в этой роще есть что-то особенное, что здесь то ли витает чье-то благословение, то ли ощущается чье-то невидимое присутствие, и все это явно связано с поляной у ручья и разрушенным алтарем. Вскоре девочки уселись на землю в негустой тени старых дубов и принялись прясть; у каждой из них всегда были при себе веретено и мешочек с шерстью, похожей на облако. Теперь они вошли уже в такой возраст, когда женщин полагается постоянно видеть за выполнением какой-нибудь женской работы. То, что они вообще смогли удрать из дому вместе со мной, никем не замеченные и даже не спросив разрешения, было частью той чудесной простоты и свободы, какой отличалась жизнь в Венте. В любом другом месте две домашние рабыни четырнадцати лет ни за что не получили бы разрешения просто так, без дела, уйти из дома. Но Сэл и Рис были хорошими девочками и взяли свою работу с собой. Да и наша Мать Фалимер доверяла им, как доверяла и общей благожелательности этих мест. Так что мы сидели на склоне холма, поросшего редкой травой, в горячей августовской тени, чувствуя прохладное дыхание бегущей воды, и долгое время просто молчали, наслаждаясь свободой и покоем.

– Я вот думаю: а может, это алтарь Энну-Ме? – нарушила затянувшееся молчание Рис.

Сэлло покачала головой:

– Нет, вряд ли. У алтаря Энну форма другая.

– Тогда какому же богу он принадлежит?

– Наверное, какому-то местному божеству.

– Например, дубовому, – предположил я.

– Нет, дубам покровительствует богиня Йене. Но это и не ее алтарь, – возразила Сэл с какой-то несвойственной ей уверенностью. – Это явно какой-то другой бог. Здешний. Или дух.

– Что бы нам такое оставить ему в качестве подношения? – спросила Рис полусерьезно-полушутя.

– Не знаю, – пожала плечами Сэлло. – Ничего, потом выясним.

Рис умолкла и вновь принялась прясть; легкие, изящные движения ее руки действовали на меня усыпляюще. Рис была не такой хорошенькой, как моя сестра, но от ее чудесных, густых и шелковистых, черных волос и мечтательных миндалевидных глаз исходило очарование ранней женственности. Она тихонько вздохнула и сказала:

– Тут так хорошо, что мне отсюда и уходить не хочется.

Я понимал, что Рис, конечно же, через пару лет отдадут кому-то «в подарок»; возможно, молодому Одирану Эдиру или наследнику Херраманта – в зависимости от того, каковы будут в тот момент интересы, обязательства и долги семейства Арка. Все мы это прекрасно знали. Девушек-рабынь и воспитывали для того, чтобы кому-то «подарить». Рис очень доверяла нашим хозяевам и надеялась, что будет отдана в такой Дом, где ее сумеют оценить по достоинству и будут хорошо с ней обращаться. Страха она не испытывала; ей было пока что просто интересно узнать, куда и к кому ее отошлют. Я как-то слышал, как они с Сэл разговаривали об этом. Сэл отдавать на сторону не собирались; она с детства была предназначена для Явена, и это тоже всем было хорошо известно. В Семье Арка не было принято слишком рано выдавать замуж своих дочерей, да и девушек-рабынь тринадцати-четырнадцати лет тоже никому не «дарили», даже если физически они выглядели вполне взрослыми. Йеммер неустанно повторяла нашим девочкам слова Матери Фалимер: «Женщина бывает гораздо здоровее и живет дольше, если у нее хватило времени достигнуть зрелости и только тогда вынашивать и рожать детей. Не годится делать это, пока она сама еще ребенок». И Эверра, полностью поддерживая эту идею, цитировал Трудека: «Пусть девушка остается девушкой, пока окончательно не созреет и не наберется житейской мудрости, ибо для Предков наших нет ничего приятнее поклонения невинной дочери». А конюх Сим говорил по-простому: «Вы же не станете вязать годовалую кобылку, верно?»

Так что приведенные выше слова Рис были вызваны отнюдь не озабоченностью и страхом перед тем, что ей вскоре придется покинуть родной дом и познать участь «подаренной девушки» где-нибудь в Эдирманте или Херраманте. Просто она понимала: через два-три года у нее начнется новая жизнь и она крайне редко сможет видеться с нами и уж почти наверняка никогда даже отчасти не испытает такой свободы, как сейчас.