Ведущая на свет - Вера Волховец

Такая роскошь демонам доставалась редко, большинство работников оставляли подобные ценности в Чистилище, съедая их только по возвращении. В принципе рядовому работнику обычного разового пайка было более чем с избытком, для того чтобы питаться целые сутки. Хотя паек предназначен для девчонки, наверняка там полно сладостей, но Генриху не до капризов.

Выходные пайки всегда предназначались для работников, чтобы уберечь их от череды искушений смертного мира. В них было все — и вкус, и сытость, чтобы заглушать тоску настолько плотно, насколько возможно.

И вот это, то, что нужнее после отравления ей, Агата легко протягивает ему. Демону, из-за которого и так ходит под угрозой ссылки в ад.

— А сама? — тихо спрашивает он. — Оставь себе хотя бы один.

— Насколько хватит трех? — Агата отмахивается, сверля Генриха настойчивым взглядом. — Я сносно переношу постный режим, не парься. У меня хотя бы что-то будет, у тебя не будет ничего.

Да он бы и сам посидел на том постном режиме, если бы такая перспектива была. Но в смертном мире это бы ему не помогло. А нужно продержаться и не сорваться на охоту, хотя бы несколько дней.

— Дурная ты, птичка, — Генрих недовольно качает головой, — и неуемная.

— Ага, птичка-дятел — это как раз про меня, — радостно отшучивается Агата, — мистер Пейтон бы наверняка согласился. Генри, забери рюкзак, у меня рука устала.

Генрих забирает, но откладывает любопытство в сторону. Заглянуть можно и потом. А сейчас Агата смотрит на него пытливым взглядом.

— Так что, насколько хватит?

В какой раз она спрашивает?

— Растяну на четыре-пять дней, — обещает Генрих, разглядывая это непутевое создание, которое каким-то чертом занесло в Святую Стражу, — тебе хватит этого времени, чтобы выяснить ответы на свои вопросы?

— Да, думаю, да, — Агата деловито кивает, — Генри, а если тебе еды не хватит?

— Я задумаю гнусное соблазнение какой-нибудь монашки, и ты это сразу увидишь и поймешь, что все плохо и времени нет?

— Обязательно соблазнение? — девчонка морщится.

— Могу задумать убийство. Мучительное, — буднично пожимает плечами Генрих, — так тебе будет лучше, птичка?

— Н-нет, пожалуй, — Агата качает головой, а потом вздыхает, — Генри, я очень устала, смертный мир жутко давит. Можешь вернуть ключи?

Занятный вопрос. Будто она в нем сомневается.

Генрих протягивает вперед раскрытую ладонь с двумя её ключами. Девушка тянется к ним, а он ловит ее пальцы своими.

Глупая. Ну это ж самый простой трюк.

А она замирает, купая его в коричном тепле своих глаз.

— Буду очень ждать нашей следующей встречи, Агата Виндроуз, — улыбается Генрих.

То, что он ждет ее, чтобы поймать эту птичку в свои лапы уже насовсем — он проговаривает про себя.

Он хочет этого потому, что в аду Агате не место, а выходов из этой ситуации не существует.

А еще потому, что ему просто этого хочется.

В конце концов, соблазнить девушку, которой очень дорожит святоша Миллер, будет маленькой, но очень приятной местью.

Агата вытягивает пальцы из ладони Генриха, он не препятствует. Он еще все успеет.

Девушка чуть встряхивается, будто сбрасывая с себя наваждение, и оглядывается. Генрих занес ее на крышу дома, относительно невысокого среди местных многоэтажек, но для того, чтобы воспользоваться ключом, ей нужна дверь с замочной скважиной, а такие наверняка найдутся только внизу. И можно было бы сосредоточиться, провалиться вниз, в квартирку кого-нибудь из смертных, ведь, по сути, для них и Генрих, и Агата сейчас были бесплотными духами, но это всегда ходило на грани с риском. Кто его знает, что ты можешь увидеть из того, что тебе видеть не полагалось. Проще было слететь вниз, пара минут, дай Бог, два десятка взмаха крыльев.

— Ну что, спустить тебя? — тоном джентльмена интересуется Генрих. Он ведь знает, что крылья в смертном мире призывать тяжелее. Ну и лишний раз потискать девчонку он не откажется ни в коем случае.

Агата задумчиво смотрит на него и качает головой. Кажется, она догадывается об истинной стороне его мотивации.

— Да нет, я сама справлюсь, — отзывается девушка и чуть прикрывает глаза, сжимая ладони вместе, будто для молитвы. Да, кажется, это упрощает… Но удлиняет процесс призыва крыльев. Имей Генрих намерение эту дурочку употребить в качестве десерта — он бы успел ее поймать до того, как крылья за ее спиной обрели бы плотность.

Генрих шагает к ней, опускает ладонь на плечо, заставляет замереть. Касается ладонью плотных перьев. Для нее это весьма ощутимое прикосновение, ведь крылья — часть ее души сейчас.

И все-таки грешница. Он было подумал, что девочка — серафим, не меньше, уж больно быстро она очнулась от его яда. Без небесной благодати в крови это было бы сделать сложно, но… Но серафимы, архангелы — эти все сплошь белокрылые.

Крылья Агаты — серые, будто покрытые пылью, а на спине, у лопаток, — множество мелких черных перьев. Лежат плотно друг к дружке, будто черная туча на сером небе. Серьезно, однако.

— Что ты такого натворила? — с интересом уточняет Генрих, и его накрывает плотным водоворотом чувств, поднявшихся в душе у девушки. Страх, стыд, неприязнь. Не к нему — к прошлому. Даже любопытно стало, что скрывает в своей душе эта дурочка. У него-то, когда еще были такие вот крылья, “подаренные небесами”, серых перьев почти не было. Умирал он на виселице. И за дело.

— Не важно, — Агата чуть встряхивает крылом, отталкивая ладонь Генриха. А он лишь перекладывает руки на ее плечи и ободряюще их сжимает.

— Не нервничай, птичка, душу сапогами топтать не буду, — с усмешкой и чуть успокаивающим тоном замечает он. — Я ведь знаю, что среди ангелов восьмого слоя святых не найдешь и с лупой. Это же не умаляет того, что ты для меня сделала.

От Агаты впервые чувствуется тепло. Не любопытство и доброжелательность, а именно тепло. Так бывает, когда отодвигаешь плечом в сторону чужие страхи.

И все-таки изъяны есть в каждой душе. Генрих и так это знал — он ведь знает, насколько не подходят святоше Миллеру его белые крылышки, но сейчас получает лишнее доказательство. Даже светлой и сочувствующей Агате Виндроуз есть что скрывать и есть чего стыдиться.

— Ну так что, полетаем напоследок, птичка? — свои крылья Генрих материализует без особых усилий. Он по ним скучал там на кресте. Они настолько его, что даже странно, что когда-то он был без них. Все-таки некоторые вещи неизменны и иной раз кажутся так и вовсе предрешенными. Такие, например, что Генрих Хартман — исчадие ада.

Агата даже не пытается отказаться от полета, ведется на предложение Генриха как девчонка, взлетая вслед за ним — наверняка в Лимбе крыльями пользуется “только по делу” и никогда для того, чтобы просто получить удовольствия от высоты и стремительного полета.