На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин

парней и две девицы, все худощавые и одетые как хиппи. Мы залезли внутрь. Парень за рулем крикнул, не отрывая взгляд от дороги:

— Вы местные? А мы едем из Волгограда, — продолжил он, не дожидаясь ответа. — В Лисью бухту на все лето. Вы слышали об этом месте? Это в Крыму, между Кара-Дагом и Меганоном, прямо под Эчки-Дагом. Если вы там еще не были, то бросайте все и поехали с нами.

— В следующий раз, — усмехнулась Инна. — Мы пока ограничимся пляжем.

Она перелезла на пассажирское сиденье.

— Давно вы ездите в Лисью бухту?

— Пятый год, — парень выпятил грудь. Видимо, ему было чем гордиться.

— А я не была там уже два года.

Водитель, не стесняясь, разглядывал Инну. Она не выказывала никаких возражений и все так же беззаботно поигрывала плечиками. Я остался сидеть позади, в компании странных ребят. Ситуация меня немного злила.

Примерно через пять километров мы свернули на проселочную дорогу, а метров через триста она резко поднялась в гору. Водитель так увлекся заигрыванием с Инной, что забыл понизить передачу. Двигатель взревел. Из-под капота повалил пар. Парень замешкался. Он заглушил мотор и поставил микроавтобус на стояночный тормоз. Пассажиры испуганно смотрели на него. Я сидел спокойно и в глубине души радовался, что мой соперник потерпел фиаско.

— Наверное, мотор перегрелся, — нерешительно заключил парень.

— Наверное, кто-то забыл понизить передачу, — отозвался я с заднего сиденья. В те годы я был довольно не уверен в себе. И, как и все не уверенные в себе люди, был ревнив.

Он посмотрел на рычаг, а потом уставился на меня. Его маленькие глазки бегали по моему лицу.

Компания вылезла наружу и затолкала микроавтобус на пригорок. Водитель стоял у открытого капота и обмахивал двигатель полотенцем.

— Сколько еще до пляжа? — повернулся я к Инне.

— Километров пять.

— Дойдем пешком?

— А как же они? — Инна кивнула в сторону странной компании.

— У них есть чудо-механик, — ответил я безразлично.

Парень продолжал разглядывать мотор. Инна глубоко вздохнула и пошла вперед.

Всю дорогу мы шли молча. О моем присутствии Инна вспомнила только, когда я остановился у палатки на обочине, чтобы купить бутылку вина.

— Только не здесь. У тебя будет достаточно времени, когда мы вернемся.

— Я не собираюсь напиваться. Просто хочу промочить горло.

Я притянул Инну к себе. Она упиралась, но все же сдалась и обняла меня. Потом приподнялась на носочки, поцеловала меня чуть ниже уха и еле слышно сказала: «Люблю тебя». Вот так просто, как будто бы невзначай. Люблю тебя.

Глава 16

Что чувствует человек, впервые увидевший море? Лично я был разочарован. Все было чудесно. Лучи солнца на волнах, чистый песок и даже стайки чаек в небе. Но море было точно таким, каким я ожидал его увидеть. И как бы ни было обидно это признать, куда больший восторг я испытал, впервые увидев Глушинское озеро, маленький, с футбольное поле, водоем неподалеку от нашего городка. Озеро это скрыто от посторонних глаз в овраге и окружено тремя холмами. Открывается оно только тем, кто смог преодолеть долгий подъем по зыбкой почве. Возникает из ниоткуда и лежит себе там, внизу, покрытое дымкой. Одно из тех мест, попадая в которые, испытываешь зависть к Творцу, ведь за всю свою жизнь ты не смог бы создать и трети такого величия.

Инна выжидающе смотрела на меня. Она хотела увидеть восторг, и я, как мог, расхваливал море, но вскоре мне стало стыдно, и я умолк. До заката мы сидели на берегу. Обнявшись, смотрели вдаль и говорили. Инна чертила что-то на песке, а я пил вино, и так, пока солнце не сползло к морской глади. Тогда она повернулась и тихо сказала:

— Нам пора.

Я протянул ей бутылку. Она запустила тонкие пальцы в свои волосы, а после, встряхнув головой, бросила:

— К черту все. Сегодня я напьюсь, — и приложилась к горлышку.

На обратном пути мы сели в машину к одной престарелой даме с детьми. Она подбросила нас до Абрау-Дюрсо, а оттуда мы уже шли пешком, распивая вино и неся всякий вздор. Где-то на полпути Инна уговорила меня купить еще одну бутылку. Когда солнце село, воздух быстро остыл. Поднялся ветер. Инна, кутаясь в свитер, шла позади, ссутулившись и прижимая руки к груди. Волосы ее трепались на ветру, а от привычной угловатости не осталось и следа. Я же смело шагал впереди, громко крича куда-то ввысь:

— Презренные боги ветров, неужели вы думаете, что меня сможет сломить этот легкий бриз?!

И голос мой, восхваляемый смехом Инны, звучал так грозно, что иногда я и сам забывал, что это всего лишь шутка.

До дома Эдуарда Дмитриевича мы добрались только к полуночи. Но вместо того, чтобы лечь спать, уселись на веранде и долго еще смотрели, как ветер треплет листву в саду.

— Иногда мне кажется, что лучше бы мне бежать от тебя без оглядки, — призналась Инна.

— Почему?

— Ты ненормальный, — отрезала она. — Но это в тебе и притягивает. Ты бунтарь от рождения. Я не смогла бы так жить.

— Я вовсе никакой не бунтарь, — мне не нравилась эта романтизация. Тем более ничего особенного я и не делал. Ей просто хотелось видеть во мне то, чего не хватало ей самой.

— А кто ты?

— Я — это я. Не больше, не меньше.

— В наши дни быть собой и означает быть бунтарем.

— Да что вы заладили все? То я буйвол-мудрец, то бунтарь… Мне нет дела до ваших протестов. Без конца все жалуются на родителей, страну и судьбу. Перед нами целая жизнь, она всюду, везде, в тебе и во мне. Куда ни сунься, везде она кроется, остается только брать да следить, как бы не хватануть лишнего, — вспылил я.

— Тебе легко говорить, — Инна вдруг рассвирепела.

— Ну, так, может, пора решить, чего же ты хочешь больше?

Она негодующе всплеснула руками и, развернувшись на пятках, поспешила уйти в домик.

Глава 17

Следующим утром все уже было забыто. Инна, как раньше, тянулась ко мне. Ходила, словно танцуя, и то нежно впивалась в меня губами, то отдалялась и вдруг становилась взвинченной. Я пытался быть терпеливым, но уже начинал уставать от ее перемен. Обедали мы в доме Эдуарда Дмитриевича. Когда тарелки опустели, он обратился ко мне:

— Женя, я долго не решался просить тебя, поскольку понимаю, что вы приехали на отдых. Но, боюсь, больше некому помочь мне. В моем саду есть работа, с которой я, в силу возраста, справиться не в состоянии.