В лагере Робинзонов - Лябиба Фаизовна Ихсанова

раз,— сказал он.— Ступайте, ребята. Скоро мы сами увидим подземные дворцы.

2.

Я сидел у телевизора. В комнату вошла мама.

— Шаукат,— сказала она,— уже смеркается. Пора за теленком идти.

— Сейча-а-а-с!— заорал я.

А на экране шла упорная борьба между командами «Спартак» и ЦСК. Силы были почти равные. И счет равный — 2:2. Я включил звук на полную мощность и мне казалось, что я сижу прямо на стадионе. А тут — за теленком...

Мама этого не понимает.

— Тебе обязательно, чтобы так орали? Голова разламывается от этого крика,— сказала она, уменьшила громкость и пошла на кухню.

Теперь мне казалось, что гул стадиона доносится откуда-то из-за леса, но голос диктора все равно хорошо был слышен. Ладно. И так можно досмотреть.

И вдруг свист за окном. Это Хамит зовет меня. Я его по свисту сразу узнал. Только он умеет свистеть так пронзительно и протяжно. Нужно выходить, а как выйдешь, когда в ворота «Спартака» забили еще один мяч! А до конца и минуты не осталось. Спартаковцы бросились в атаку. Но уже поздно. Проиграли мои любимые спартаковцы. Эх вы, потомки древних гладиаторов!

Опять свистит Хамит, еще пронзительнее. И мама опять со своим теленком.

— Шаукат, встанешь ты или навсегда к стулу прилип? Теленок-то ждет.

— Ну, сейчас.

Не хочется мне идти, но ничего не поделаешь. Нужно, а мама все торопит:

— Шаукат, куда ты пропал?

— Никуда я не пропал. Здесь я. Сейчас!— крикнул я из-под кровати.

Нет, не думайте, что я хотел от мамы спрятаться. Просто вчера вечером, когда я раздевался, у меня выпал из кармана фонарик. Я полез искать его, нашел, вылез, отряхнулся. Совсем было собрался уходить, и тут почувствовал, что из кухни чем-то вкусным пахнет.

— Мам, дай поесть!

— О, боже мой,— удивилась мама,— ты все еще здесь? Скоро Фарида придет, отец. Все вместе и сядем за стол. А ты пока приведи теленка.

— Надоел мне ваш теленок,— проворчал я.— Отдали бы в стадо. А то ходи с ним каждый день. Туда, обратно.

Это я просто так проворчал, со злости, не для того, чтобы мама услышала. Но она все равно услышала.

— Меньше бы смотрел, как пузырь ногами пинают, давно бы дома был...— сказала она.

Вот такая у нас мама. Футбол для нее — «пузырь ногами пинать». Хоккей — «плашку гонять». Только и смотрит гимнастику да фигурное катание. И Фарида тоже. А что тут удивительного? Они женщины. Что они понимают в спорте?

А хлеба, здоровенный ломоть, мама все-таки отрезала и маслом намазала.

— На,— сказала она,— и ступай за теленком.

У меня от злости аппетит пропал. Но я все равно завернул хлеб в газету, спрятал за пазуху, прихватил с окна бутылку молока, сунул в карман, проверил фонарик и вышел на улицу.

Уже темнело. Но это ничего. Темноты я не боюсь. Во-первых, глаза у меня как у кошки, а во-вторых, хоть бы мне их и завязали, к Семи родникам, где пасутся телята, я бы все равно дорогу нашел. И обратно нашел бы. Ведь мы здесь каждый день ходим с ребятами. Все тропинки нашими ногами протоптаны. Они как ременные стали от наших подметок, эти тропинки. Захочешь и то не собьешься с дороги — ноги сами знают, куда ступать. А без фонарика все равно нельзя. В нашем классе фонарик для мальчишек все равно, что флаг для корабля. Есть у тебя фонарик — ты мальчишка. Нет фонарика — и тебя вроде бы как нет.

Словом, сунул я фонарик в карман, вышел и сразу увидел Хамита.

— Здорово,— говорю.— Пойдем, сходим за нашим теленком, а?

— Да что ты? — удивился Хамит.— Память, что ли, у тебя отшибло? У нас же сегодня кружок.

— Ой,— опомнился я,— футбол смотрел и все из головы вылетело. Недаром папа говорит, что у меня голова дырявая. Слушай, а что же теперь делать? На кружок опаздывать нельзя и теленка привести нужно. Давай, знаешь, быстренько сбегаем, пригоним этого Минотавра и на кружок успеем. Пошли?

— Да ну тебя, с твоим теленком. Я и так ногу натер. Один сходить не можешь?

— Могу, конечно, и один,— сказал я,— только я думал, что ты мне друг.

— А что же, если я ногу натер, так уже и не друг, по-твоему?

— Причем тут нога? Не отвалится же она у тебя? Если друг — пошли, а если нет...

— Ну пошли, пошли, только давай быстрее, а то опоздаем.

И мы побежали к Семи родникам.

У Семи родников вся наша деревня пасет телят. Место это красивое и удобное. Сено там не косят, потому что земля вся в рытвинах и в канавах. А зато телятам — раздолье. Гуляй целый день да щипли сочную травку. Пить захочется — пожалуйста: там действительно семь родничков бьют из-под земли и сливаются в маленькое озеро. К Семи родникам и гусей выгоняют.Они там пасутся, плавают по озерку. Иногда и ночуют там.

Днем здесь полным-полно мелкой скотины. А когда мы в тот раз прибежали, один только наш теленок и остался. Мне его даже жалко стало. Стоит, бедняжка, один среди гусей, скучает. А гуси уже улеглись где поудобнее. В темноте кажется, что это снег лежит в канавках. Тишина такая, что слышно, как вода журчит в родничках.

Не успели мы с горки спуститься, гуси загоготали все разом, подняли длинные шеи. И теленок тоже подал голос. Или мои шаги услышал, или гуси его потревожили, только он опустил голову и жалобно так замычал:

— Домо-о-ой!

— Домо-о-ой, домо-о-ой!— передразнил я.— Сейчас приведу тебя домо-о-ой, ляжешь под бочок к своей маме, согреешься. Тебе-то хорошо, а нам еще на кружок идти. Ну, пошли!..

— Иду-у!— промычал теленок.

Хамит засмеялся.

— А ты, оказывается, и разговаривать с ним можешь. Когда это ты телячий язык выучил.

— Поневоле выучишь. Мы же с ним каждый день по часу разговариваем...

Идти мы решили верхом, напрямик. Если низом идти, там дорога отличная, но приходится делать большой крюк. А прямо, через гору, тут, конечно, придется намного ближе, только ноги обобьешь о камни в темноте и руки исцарапаешь. Теленка придется вести за ошейник. Он еще маленький, ножки у него слабые. Если его в поводу вести, оступится, чего доброго, ногу сломает.

Теленок был привязан веревкой к дереву.

Я отвязал ее,