Гордиев узел - Бернхард Шлинк

Девушка, которая лишь недавно устроилась сюда на работу, отвела его к хозяйке. Та уже десять лет торговала здесь. Нет, она никогда не видела Франсуазу. Но это означало всего лишь, что Франсуаза в последние десять лет не работала в ее магазине. А покупала ли она здесь что-нибудь — кто же упомнит всех покупателей? Хозяйка не все время находится в магазине, а состав ее сотрудников уже не раз сменился.

Часто Георг не мог понять, что больше подкупает его слушателей — правдоподобность истории или просто серьезность и невинность его поисков. Кроме романтической версии, у него была наготове еще одна — классическая. В ней он представал молодым адвокатом, а Франсуаза — французской знакомой его клиента, ни фамилии, ни адреса которой он не знал. При этом она была важной свидетельницей в одном процессе, а процесс был очень важен для манданта, а тот, в свою очередь, очень важен для него, молодого адвоката. Что слушателям обеих версий неизменно нравилось, так это роль картины, изображающей собор, их собор, как отправной точки и путеводной звезды в его поисках. Они обстоятельно изучали фото, задумывались, напрягали память, выражали сожаление о том, что ничем не смогли помочь, давали советы по организации дальнейших поисков.

Георг расспрашивал священников, тех, что служили в соборе сейчас, и тех, что подвизались здесь раньше, прихожан, активно участвовавших в работе с молодежью, руководительницу женского кружка и руководителя театрального кружка общины. Франсуазу никто не знал. Иногда у Георга появлялось чувство, что это лицо на фото с каждым разом и ему самому становится все более чужим. Неужели оно когда-то радостно улыбалось ему? Неужели он видел его совсем близко, прикасался к нему, целовал его? Он объяснял растущее отчуждение тем, что глаза Франсуазы на фото были опущены. Но может быть, было бы еще хуже, если бы ее глаза смотрели прямо на него? Может быть, и она сама тускнела бы и «изнашивалась», по мере того как он доставал и показывал ее фото? Прошлое обычно незаметно меркнет и выдыхается на фоне настоящего. Георгу казалось, будто оно постепенно улетучивается под его беспомощно-растерянным взглядом.

За две недели он успел расспросить более двадцати человек. Он уже знал Верхний Вестсайд, где жили одни, линии метро и маршруты автобусов, на которых он ездил к другим. Ему уже хорошо были знакомы барочное, украшенное путти и портиком здание польского консульства и белый, холодный фасад русского. Он провел перед ними не один час, сидя на цоколе каменной ограды напротив приветливой резиденции поляков или на ступенях синагоги, к которой был обращен суровый лик русской миссии. Он не знал, контактируют ли сотрудники спецслужб со своими консульствами за границей, но любое консульство соединяет в себе представляемое им государство и своего рода маленький город-прибежище. И Георг связывал с этой комбинацией определенные надежды, рассматривая оба консульства как точки притяжения, вокруг которых, возможно, вращалась Франсуаза или Булнаков. В конце концов он побывал и в том и в другом, спрашивал адрес Франсуазы Крамски, которая у них когда-то работала, а может быть, просто получала консульскую или правовую помощь, он точно не знает. Ему вежливо и дипломатично указали на дверь: мол, подобного рода информацию здесь не выдают. Он рассказал им свои истории, но они никого не заинтересовали. Он показал фото, но на лицах сотрудников не отразилось ничего, заслуживающего внимания.

Город казался ему лесом. «Он не расположен на острове, он и есть остров, — думал он. — Его не встроили в ландшафт, он сам ландшафт. Некая каменная флора, чуждая людям, в которой они сначала должны прорубать просеки, чтобы отвоевывать место для своих поселений. А каменная флора вновь наступает и стирает с лица земли эти просеки и поселения». Иногда он натыкался на фундаменты снесенных домов, заросшие травой обломки строений, фасады с пустыми или заложенными кирпичом окнами и дверями — словно здесь бушевала война или, поскольку никакой войны не было, — природа, на этот раз не в виде разрастающихся джунглей, а в виде мощного землетрясения. Или стремительно растущих кристаллов новых небоскребов.

По ночам его одолевали кошмары. Часто он за целый день не произносил и двух слов.

Деньги подходили к концу. На тысячу долларов в Нью-Йорке долго не протянешь. Ему срочно нужно было искать новое жилье: Эппы очень вежливо и дружелюбно, но недвусмысленно дали своему гостью понять, что хотели бы снова остаться вдвоем. В своих поисках он не продвинулся ни на шаг. Может, плюнуть на все и уехать? Сдаться?

Он сидел в кафе «Hungarian Pastry Shop»[21]напротив собора. Здесь можно было сидеть сколько угодно за чашкой кофе с домашним печеньем. Прокуренный зал, уродливые картины на стенах, слепое зеркало, облупившаяся краска на стенах и колонне посредине, рядом с которой, на буфете, стоял кофейник — своеобразная форма самообслуживания. Прибежище для тех, кто еще не нашел своего места под солнцем, и тех, кто его уже никогда не найдет. Георг часто приходил сюда отдохнуть и подумать, обменивался время от времени двумя-тремя словами с кем-нибудь из сидящих за соседними столиками, одалживал у кого-нибудь газету, давал кому-нибудь прикурить или благодарил за предложенную сигарету.

За соседним столиком как раз заговорили о съемных квартирах и о ценах на жилье. Кто-то искал компаньона для съема квартиры. Георг выразил интерес. Ларри запросил четыреста долларов. Он преподавал немецкий в Колумбийском университете и был рад разделить жилье с немцем. Через несколько минут все было улажено. В тот же день Георг переехал на новую квартиру.

У него была угловая комната на двенадцатом этаже, окнами на две стороны. С одной был виден отделенный церковной башней, задними дворами, пожарными лестницами и крышами Бродвей, уходящий далеко на север, где днем скрывались в дымке его машины и дома, а ночью — их огни. В сон Георга периодически врывался долетавший с Бродвея вой сирен, который начинался и заканчивался пронзительным скрипучим вздохом. В другое окно Георг видел паркинг, низкие дома, деревья Риверсайд-парка и Гудзон. Широкий и ленивый поток расплавленным оловом мерцал на солнце, а в пасмурные дни сливался с другим берегом. Время от времени баржа оставляла на воде зыбкий след. Слева над крышами, между водонапорными башнями на стальных опорах, садилось солнце. Окно, выходившее на запад, было больше и открывало более широкий обзор. У Георга иногда появлялось чувство, как будто он мог бы броситься вниз, раскрыв руки, как крылья, пролететь на бреющем полете над паркингом, над домами, деревьями, над Гудзоном и приводниться, словно лебедь или утка. Отступиться, сдаться?.. Ему, которому достаточно просто упасть вниз, чтобы полететь?

В его списке остались еще фамилии бывшего руководителя театрального кружка, бывшей руководительницы женского кружка и сегодняшней заведующей детским садом. Он позвонил им и назначил встречи. Кельвин Коуп, руководитель театрального кружка, успел стать настоящим режиссером, и времени у него не было. Речь идет о жизни и смерти? О любви? Ради этого он прилетел из Европы в Нью-Йорк? Ну хорошо, он согласен пообедать вместе в ресторане на Пятьдесят второй улице.