Второе пророчество - Татьяна Устименко

— Дьявол! — бессильно сжимая кулаки, завопил Рейн, исступленно пиная каминную решетку. Рой искр взметнулся из огня, окрасив светлые глаза мужчины в цвет свежей крови. — При заключении мира Калеб раз и навсегда категорически запретил смешивать кровь двух чаладов. А Калеба невозможно разжалобить!

— Нам конец! — потерянно схватился за голову Бела. — Людвиге удалось сбежать от охранников брата, но теперь обе ранее враждующие стаи объединились и идут по нашему следу. И Чистые и Падшие считают, — Фаркаш захохотал как безумный, оседая на пол, — что мы должны умереть…

— Тише, — Рейн заботливо помог брату подняться, ободряюще обнимая его за плечи, — я этого не допущу!

— Ты нам поможешь? Спасешь Людвигу и ребенка? — Черные глаза Белы смотрели так доверчиво. — Пожалуйста, брат…

Губы Рейна искривила печальная усмешка.

— Помогу. — В нем боролись любовь и горе. — Клянусь спасти жизнь вашего ребенка, даже если мне придется отдать за нее свою!

Оставаться в Венгрии стало небезопасно, но возвращаться в Германию тоже не имело никакого смысла. И тогда Рейн выбрал Россию. Они смогли купить билеты на поезд и незаметно покинули Будапешт. Они прятались и скрывались несколько месяцев, а потом у Людвиги начались роды, и беглецам пришлось обратиться за медицинской помощью. Их выследили и нашли очень быстро. Рейн сражался, спасая не себя, а Людвигу и ее новорожденную дочку. Но способен ли один, даже называемый Воином дождя и считающийся непобедимым, противостоять многим? Рейн дорого отплатил за жизни беспощадно убитых Людвиги и Белы, уничтожив десятки тех, кто еще недавно являлся его родственниками и друзьями. Так он стал предателем во второй раз…

Его схватили. Рейн собственными глазами видел трупы погибших влюбленных, защитить которых он так и не смог, но не знал, какая же участь постигла их новорожденную дочку. Он скорбел, в глубине души кровавыми слезами оплакивая прекрасную Людвигу и крохотную малышку, вырванную из его рук. Но внешне Рейн оставался абсолютно безучастным, мрачно сжимая помертвевшие губы и не опуская обличающего взора холодных глаз. Беспощадного, проклинающего, мстительного взора, даже без слов наводившего тихий ужас на всех вокруг него… Его судил объединенный совет двух чаладов и приговорил к смертной казни. Отныне он не принадлежал ни к одному из народов и получил прозвище Изгой — проклятый выродок, проливший кровь своих сородичей. Но в тот самый момент, когда все уже казалось решенным окончательно, за Рейна неожиданно вступились жрецы Митры, предложив заменить смертную казнь на долгий искусственный сон под сводами сталактитовой пещеры. Древние имели свои связи во внешнем мире и сумели достать экспериментальное, идеально подошедшее для их целей оборудование. Изгою не дали ни малейшей гарантии выживания, да, впрочем, его согласия никто и не спрашивал. Но перед тем как погрузить в анабиоз, с Изгоя взяли нерушимую клятву — если осужденного однажды простят и вернут к жизни, то он беспрекословно выполнит порученное ему задание. Рейн дал слово…

Последним, что он запомнил, стали скорбно склоненные над его саркофагом морды Древних — великих жрецов Митры, страшные и мохнатые. А затем проклятого смертника окутал могильный холод, жуткий и колючий, пронизывающий до самых костей и повелительно напевающий:

— Спи, спи…

Веки Рейна сомкнулись…

Изгой поднял голову с подушки, с болью отрывая примерзшие к ней волосы и кривясь от неприятного покалывания в затекших мышцах. Интересно, сколько времени он спал? Прозрачную крышку камеры для анабиоза покрывал толстый слой пыли, но его одежда, упакованная в герметично запаянный пластик, осталась безупречно чистой и свежей. Рейн неторопливо оделся, испытывая нарастающее чувство голода и вспоминая местоположение небольшого кафе, где он по своей давней привычке частенько обедал ранее. Ну тогда, до всех приключившихся с ним невзгод… Он подхватил любимый меч и, легко совершив несколько пробных выпадов, вложил его в подвешенные на поясе ножны. Полностью пробудившееся тело повиновалось Рейну безукоризненно, ничуть не утратив прежней гибкости и силы. Вот только оставленное ему огнестрельное оружие выглядело абсолютно незнакомым, буквально ошеломив непривычно изящными обтекаемыми формами. Впрочем, по принципу устройства оно оказалось ничуть не сложнее доброго старого немецкого люгера.

Рейн засунул в карман белого плаща документы и внушительную пачку денег, пообещав себе разобраться с ними чуть позднее. Он шокировано расширил глаза, прочитав указанную на авиабилете дату — третье января две тысячи десятого года. Выходит, он проспал целых двадцать пять лет!

Изгой взволнованно присвистнул, заметив выведенное на пыли слово: «Сегодня!» Позаботившийся о нем доброжелатель оставил Рейну и его фамильный серебряный перстень, удивляющий необычным рисунком, нанесенным на его поверхность, — снежинкой, помещенной в центр спирали, и прежний наручный хронометр, швейцарский, подаренный еще отцом. Золотая безделушка оказалась заведенной и сейчас исправно тикала, отмеривая минуты и секунды его новой жизни. Приглядевшись, Рейн понял — самолет вылетает ровно через четыре часа. Изгою следовало поспешить.

«Значит, так, — решил Рейн, — сначала ужин в кафе, а дальше — в аэропорт». Он развернулся на каблуках и покинул пещеру, даже не бросив прощального взгляда на убежище, столь долго служившее ему приютом.

Воин дождя прекрасно запомнил нашептанное ему задание, хотя и не разглядел произносящего слова жреца. Но разве это имело какое-то значение?

Рейн торопился…

На следующий день снегопад резко усилился, а столбик температуры застыл, будто вкопанный, остановившись в районе минус трех градусов по Цельсию и радуя нас неожиданной оттепелью. Снег валил стеной, успешно противодействуя и свету включенных фар и жалким потугам автомобильных «дворников».

Я скормила проигрывателю диск с записью последнего альбома Сезарии Эворы и немного сдвинула связанную из ангорки полоску, прикрывающую уши. Скрученные в компактный узел волосы отягощали мой затылок. Сильно начерненные ресницы и малиновая помада на губах повторяли цвета теплой синтепоновой курточки. Я приподнялась, удовлетворенно разглядывая свое лицо в зеркале заднего вида. Не бывает некрасивых женщин! Просто есть женщины, еще не научившиеся правильно пользоваться своей красотой…

Я снова душою проста —

Как гладь беспредельного моря,

Ведь смыты волною с листа

Слова откровений и горя.

Любовь из подводных глубин

На берег всплывает пугливо,

Нас к счастью ведет путь один —

Иди, босоногая дива!

Салон автомобиля заполнила чудесная песня, что с волнующей хрипотцой пела Сезария, удивительно гармонично сплетая свой чарующий голос с завораживающими переливами гавайской гитары. Мою душу наполнила смутная тоска по свету далеких звезд, вызванная одиночеством и ожиданием новой, настоящей любви. Я почти физически ощутила приближение чего-то светлого, не присущего нашему погрязшему в пошлости миру… Но тут Галка, совершенно не воспринимающая эту португальскую певицу, зато фанатично обожающая Диму Билана, пренебрежительно наморщила нос и убавила громкость. Я саркастично фукнула сквозь зубы. Одни предпочитают слушать музыку, напрочь забивающую ритм жизни, а другие ту, которая делает его еще отчетливее.