Дребезг Звёзд - Герр Фарамант
Шрифт:
Интервал:
Он закружился, стоя на одной ноге, легко перешагнул на другую, сделал ещё шаг. Перекат с мыска на каблук, отпрыгнул, снова закружился. Он танцевал под шум ночного Харькова, кружился в зареве сияющих огней мегаполиса. Город — маэстро, а он — его слуга. И таких, как он, тысячи. У каждого своя история, своя жизнь, свой мир. Но судьба каждого тесно переплетена с Ним, с Городом. На фоне его огней звёзды блекнут, за Его светом теряется их свет. Нам остаётся лишь догадываться об их дребезге — далёком отзвуке, что изредка доносится до нас. Как дребезг стекла при землетрясении, или окон в трамвае — мы прислушиваемся к нему, лишь тогда, когда чуем беду. Далёкий, едва слышный дребезг забытых, погрязших в своих мирах звёзд. Их свет — это их голос. Но на фоне городских огней их сияние меркнет и заметно лишь тем, кто пристально смотрит на небо, силясь там что-то найти. Но городское затмение всё закрывает. Всё, что нам остаётся — только слышать далёкий-далёкий, тихий-тихий дребезг.
Дребезг хрупких звёзд.
Курить в тамбуре — дело одновременно неприятное, неблагодарное и даже опасное, и все эти факторы взаимосвязаны. Неприятное — потому что приходится курить стоя, опасное — потому что запрещено, а неблагодарное — потому что ввиду вышеперечисленного удовольствие от процесса уходит в ноль.
К своему несчастью Сон отказался от кальяна и перешёл на простые и пошлые сигареты. Даже сатана желает стать свиньёй, когда будни ада сжимают глотку. Время образов и излишнего пафоса — время юности и счастливого детства. Но с течением времени всё меньше удовольствия от них.
Сон задумчиво смотрел в окно поезда.
Отражение за стеклом смерило его напряжённым взглядом грустных выцветших глаз.
Ещё б какой-то месяц назад этот юноша — неважно, по какую сторону стекла, — любовался происходящим за окном, слушал бы (а то и пел) немецкие марши 30-х годов и просто наслаждался дорогой.
А сейчас… Да что сейчас, Сон сам себе удивлялся: такое чувство, будто вместе с таинственным волшебством памятного лета он утратил нечто важное, стал совершенно другим человеком. С виду ничего не изменилось: он всё тот же Сон, никогда не отрекался от прозвища Короля в Жёлтом, всё так же любил людей, поезда и приключения.
Так-то оно так, да лишь на бумаге.
На деле — несмотря на то, что прошло всего пару недель — достаточно маленький срок для чего-то кардинального — переменилось многое.
Памятная ночь всё ещё откликалась в сердце сдавленными слезами.
Что до самой Полины — ни её саму, ни её друзей Сон больше не видел, да и не сказать, что старался искать — слишком стыдно и противно было ему от собственных действий.
Майор пытался вызвать его на променад — и был послан значительно дальше, искренне, от всего сердца и, Сон надеялся, навсегда. Друзья героям хоть иногда помогают. Этот же — только бесил.
Лета в гости заглядывала — и они молчали и пили чай. А потом всё как-то… Как-то вот так.
Поезд остановился, и Сон снова посмотрел в окно, а после — лениво вздохнул. Какая разница, где вставать, если всё равно плевал на пункт назначения.
Накинул плащ, надвинул шляпу, походную сумку — через плечо, и на выход быстрыми шагами, в неизвестность.
Хмурый чужой вокзал с ничего не говорящим названием. Вечереет и холодает, ну да ничего, всяко лучше, чем дома. Носферату спят в своих гробах, и скитаются по миру, если гроб осквернён. Чем больше Сон думал о своём родном пристанище, тем сильнее создавалось ощущение, что какие-то недоброжелатели в его гробу раскидали хлеб и завесили все окна чесноком: тошно, затхло и до смерти противно. Пустынный вокзал неизвестного города, где виден лишь кромешный лес, стальные вены дорог да мелкие деревянные коробки-дома поодаль — и тот сейчас казался Сну уютнее, чем дом родной.
С холодным спокойствием и отрешённостью Сон сел на лавочку у стены здания вокзала и закурил, провожая ладью Харона взглядом в направлении родных берегов.
Весь Харьков виделся ему огромным Некрополем, где каждый знает свою смерть и рад ей: для кого-то это работа с высокой зарплатой и огромной занятостью, для другого — неудачный партнёр, от которого куда больше проблем и обязательств, нежели комфорта, для третьего — бесцельная замкнутость, как попытка отринуть постывшую жизнь.
Могильник, создающий видимость города потерянных детей: сюда сбегают все, кому ни лень — ради учёбы, перспектив, жизни в первой столице — все бегут в надежде на лучшее.
И многим удаётся найти себя.
Ловушка в том, что с новой жизнью в детей просачивается и душа города. Тёмная, как непролазные чащи Алексеевских лесов, грязная, как вода в речных заводях, хмурая, ветхая, как лики заброшенных, покинутых всеми и выставленных на всеобщее обозрение руин сгоревших и полуразрушенных зданий и проницательная, умудрённая, как глаза вездесущих статуй, что, пускай немы и бездвижны, — но всё знают, всё видят и слышат, всё понимают.
И все эти осколки складываются в единую и неповторимую душу города, которая пропитывает его жителей своими соками, сковывает неживыми ласками благой медленной смерти. Мало кто задумывается об этом, а ещё меньше — готовы это признать. Ведь Некрополь — он от того и город, что смерть здесь тесно смешалась с жизнью.
Сон тяжело выдохнул и растянулся на лавочке, устремляя взгляд в чистое ночное небо, полное незнакомых созвездий.
Тишина и умиротворение.
Шелест листвы, голоса ночных небесных птиц, отдалённый лай деревенских собак — всё происходящее здесь было другим, непохожим и непривычным для городского обывателя.
Но Сон сам этого хотел.
С Полиной или без, не зная, куда, и не ведая, где — плевать — он ушёл. Носферату покинул свой гроб в поисках нового царства. Родной могильник осквернён и разграблен, и прежде, чем вернуться туда, надо зализать раны, чтобы с новыми силами воспарить на крыльях ночи и вернуть свои земли себе.
Ещё одна сигарета вспыхнула.
Длинная затяжка, тяжёлый вздох. Едем дальше первым же поездом, пару-тройку, станций пять — не больше, потом новая пересадка. Домой можно будет прыгнуть в любой момент — было бы желание. Но желания не было. Хотелось слушать музыку, но было не до «ГрОба»: сейчас тянуло не к доброй и вечной лирике, а к душевной и светлой романтике.
Акустический панцирь возведён успешно. Можно раствориться в звуках и образах.
Плавные переливы минорных тонов фортепиано навевали тяжёлые воспоминания о прошедших днях, робко таяли в тишине, чтобы снова задать скорбный такт новым звукам.
Ветер отрешённо треплет косматую гриву, закатное солнце дарит последние лучи, уступает место восходящей луне. Полуприкрытые веки, тяжёлое сбивчивое дыхание, взгляд замутнён накатившимися слезами.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!