Я/Или ад - Егор Георгиевич Радов

Русалка обиделась и дала им по морде.

Но Ивановы не отчаялись. Они сели в джип, закурили “Кэмел” и поехали вперед.

Кстати, закурю-ка я тоже “Кэмел”, а? Вы не против? Ну сейчас.

Ну вот так. Все в кайф. Теперь продолжим наши побасенки. Ивановы сидели на деревенской завалинке и пили самогон. В лесу было очень хорошо. Деревня расстилалась перед ними, словно большой коровий навоз.

Ивановы попили молочка и легли спать. Утром они проснулись и обнаружили у себя седые волосы.

— Ой-ой-ой! — закричали они, потому что к ним в дом стучалась Смерть.

— Бабушка, ну что — так сразу! — заныли Ивановы.

— Успокойтесь, сынки, — сказала Смерть. — Это не больно.

И — тюк их косой по головам. Всех зарубила.

— Нет… Все не так, как надо! — с горя запели Ивановы и выпили портвейна.

Потом Иванов 1-й встал, надел тапочки и пошел на кладбище.

— Какие восхитительные могилы! — сказал он. — Спите спокойно.

Ивановы проснулись на заре и пошли в школу. Школа уже училась по новой программе, учитывающей сведения Ивановых о том, что Луна — это все же сгусток пыли. Впрочем, все равно.

— А когда же мы будем действовать? — спросил Иванов 2-й. Как он мог об этом догадаться, не знал никто.

Но все Ивановы растерялись моментально, а 1-й нашелся и ответил:

— Мы осматриваемся. Например, вот этот экспонат…

И так все происходило — через гусь.

— Через гусь, — говорили Ивановы. — Через гусь.

— Ну вот, — удовлетворился человек и ушел спать.

Ивановы опять встали около таблички с известным содержанием и опять долго думали. Пойдешь налево — голову сложишь, пойдешь направо — разума лишишься, пойдешь прямо — себя потеряешь.

— Ну ладно, привет! — сказали Ивановы. — В общем, если деревья засохнут, тогда смотрите… А там встретимся где-нибудь.

И они разошлись в разные стороны как ни в чем не бывало.

Настроение 59

Грусть

Я сидел перед темным окном.

Белый темный ночной снег — хочется трогать его варежкой. Просто грусть, просто музыка не имеет слов, просто я сижу. Я не могу говорить о том, что на самом деле, я просто не имею ни одной мысли. Я слаб, как пушистый котенок. И сквозь ночь, сквозь зимние приключения, надо брести по замерзшим болотам среди молчащих трав, видеть сны, словно ночную реку во льдах, где темнота; и я в комнате, где тлеет сигарета, и за окном бушуют ветры, и вечная полночь за один миг, и оранжевая музыка, и свечи, и память, которая ничего не помнит, — память как просто чувство — как простой предмет; вот — реалии холодного кофе, когда надо вставать в новый день, когда меня нет и можно простить все — никаких преступлений, а все так просто-просто-просто; Бог есть хороший добрый друг, только он понимает…

Головой в пушистый сугроб, новогодняя свечка — ура — новая жизнь — и грусть, грусть, грусть, грусть…

Мы — люди; мы не понимаем, что такое мы можем сделать, когда мы вместе, нам стыдно от этого, а я признаюсь вам в том, что вы такие клевые-клевые; когда вам плохо, вы висите друг у друга на плечах, вы выходите кататься на лошадях, вы купаетесь в темных ночных речках, и костер пылает среди большого леса, а я сижу в четырех стенах, мне не нужна вселенная — я теряюсь в этом нагромождении; но когда я буду расщепляться на множества, я скроюсь, как медведь, и уцеплюсь за лапу — она не предаст.

Причины на каждом шагу — не хочу ничего знать. Я маленький, пушистый, ворсистый, но гордый и грустный.

Я не хочу сказку сделать былью, я хочу быль сделать сказкой. И пойти гулять в собственный город из четырех стен.

Зачем, зачем, зачем ко мне пришли эти Ивановы, зачем они хотят ворошить все то, что мне не хочется, они противные и чужие. Я не хочу, чтобы они вмешивались в меня… Но я все равно от них уйду, я здесь не хозяин, но я могу уйти…

О да, мы тысячу раз материальны… Но не до такой же степени!

Не обращайте внимания.

О, лес, о, трава, о не знаю что — я растягиваюсь, как канат, я стремлюсь к этому сладкому слову “свобода”, но где же моя тлеющая сигарета в темноте?? Основной вопрос философии.

Просто грустно, грустно, грустно.

Часть — на самом деле — вторая

В одном из миров, в роскошном зимнем замке, который был весь как на ладони, если смотреть на него с высоты птичьего полета свежим морозным утром, жил один высоколобый математик, который пытался искать Богов.

Его звали Петя, и глаза его цвели. То синий цвет, а то и зеленый или еще лучше — волшебный, как в сказках, перламутр.

А ночью он выходил гулять, потом просыпался утром, потом занимался математикой. Много вопросов он прочитывал в пространстве сквозь свое решетчатое окно, когда, усталый, он курил бесконечные сигареты, и ему казалось, что наконец-то он нашел.

Так и проистекала жизнь. Его первая посылка состояла в том, что если существует понятие двух нулей, то можно провести ассоциацию с Богами, но дело в том, что нули не отличались друг от друга, они были совершенно одинаково круглы и непознаваемы; а какой из них обозначал Бога, что спереди, и который — Бога, что сзади, было совершенно непонятно.

— Мы знаем, что мы ничего не знаем… — любил повторять Петя, когда он сидел с друзьями.

Потом ему наскучила вся эта канитель, он заперся в своем замке и потонул в роскоши. Из Парижа ему привезли десять девочек, которые бегали по скрипучим лестницам и забывали трусы в ванной, и они были похожи друг на друга абсолютно, как капли воды, так что можно считать, что Петя ко всему прочему еще и женился.

Потом он состарился и умер. И вот когда он умер, он понял…

Но, впрочем, оставим его. Займемся лучше мной, сколько можно уже говорить о других и о других?

Итак, я. Я чувствую себя прекрасно, только мне хочется в туалет. Но это, как известно, не проблемы: одна нога — здесь, другая — там.

Наверное, я так и сделаю. Только полежу немножко еще в своей постельке… Я свернулся клубочком, и теперь меня не найти. Легче найти трусы, которые висят на стуле, а я? Где я? Я здесь, здесь, вот он… Я!

Часть — на самом деле — девяносто девятая

Лежу, лежу, лежу, стою, стою. Вот он я. Да, вот это — я, я,