Батарея держит редут - Игорь Лощилов

Таким образом, неприятель, занимая татарские провинции, выиграет немного, но потеряет первый наступательный порыв, а мы без всякого риска подготовим ему верное поражение...

Паскевич слушал скептически, хотя всеми силами старался не показать этого явно. Подобный образ действий его не устраивал, и он осторожно заметил, что государь надеется на возможно быстрый отпор наших войск наглым персиянам и что этого требует международный авторитет России.

Ермолов не стал спорить, лишь сказал, что у войны свои счеты, и сотни солдатских жизней могут оказаться дороже одного-другого месяца промедления.

– Тем более, Иван Федорович, мы потратим это время на то, чтобы принять выделенные нам войска и произвести их сколачивание. Этим на первых порах вы и займетесь.

Начинать службу с разногласий не годится, это известно каждому. Паскевич откланялся и отправился обустраиваться, а в своем дневнике отметил так:

«Всюду наблюдается совершенный беспорядок, нарушается форма одежды, офицеры распущенны и держат себя слишком вольно. Ермолов упрям и, кажется, ко мне не будет расположен».

Паскевичу отвели несколько комнат во дворце главнокомандующего. Он не возражал, хотя предпочел бы жить отдельно. Впрочем, для него, привыкшего к походной жизни, бытовые условия имели второстепенное значение. Но без мелочных указаний все же обойтись не мог: заставил поменять местами немногочисленную мебель и попросил подполковника Викинского, дежурного штаб-офицера, приискать кого-нибудь из местных, способного сопроводить его по городу.

Вскоре перед ним предстал Иван Курганов – разбитной кавказец плутоватого вида. Он говорил гладко, но с некоторым акцентом, так что об обстоятельствах приобретения им русского имени приходилось только гадать.

Город произвел на Паскевича неблагоприятное впечатление. Кругом была грязь, усугубленная прибывающими с разных сторон беженцами. Крикливые, размахивающие руками, грязные люди; узкие кривые улочки, заставленные повозками; измученные животные; снующие вокруг собаки... Долгая поездка на Кавказ тоже была не особенно приятной, успокаивало одно: она должна была скоро кончиться. Но вот конец настал. Неужели ему, второму лицу этого огромного края, суждено служить здесь? И что представляют собой другие провинции, если его центр представляет собой столь жалкое зрелище?

Офицеры корпуса, которые встречались на пути, выглядели безобразно и одевались явно не по форме. Многие носили азиатские одежды: лохматые папахи; черкески с блестящими газырями, перетянутые узкими ремнями с набранным серебром; сапоги на мягких подошвах, в которых никак нельзя печатать шаг или хотя бы ходить с достоинством, а не красться, подобно ночному злоумышленнику; мохнатые бурки, скрывающие форму и знаки отличия.

Курганов, сопровождавший Паскевича, говорил без умолку, хотя заинтересовать высокого гостя местными достопримечательностями не смог. Впрочем, их по большому счету и не было. Зато оказался докой по светской, если так можно выразиться, части. Он сыпал разными историями из жизни кавказских генералов, полагая, что вновь прибывшему начальнику нужно знать как можно больше о предшественниках, и как бы между делом давал понять о своем личном участии в их делах. И, кажется, рассудил верно, потому что Паскевич, хоть и морщился, но болтуна не прерывал.

– Я всех русских генералов помню, кто у нас в эти годы побывал, – хвалился он, – а со многими довелось послужить. С генералом Лазаревым случалось одной буркой укрываться, правда, когда он еще не был в больших чинах. Это, скажу вам, был человек! К своим – отец родной, зато врагам никакого спуска не давал. Вот приехали мы как-то к Кумыкскому хану, Лазарев был тогда еще подполковником, а я при нем переводчиком состоял, поскольку многие горские языки знаю. Входим к хану, тот сидит на ковре с поджатыми ногами и из кальяна синий дым тянет. А сам такой важный и головой не повертит, будто никого и нет, только глаз приоткрыл. Лазарев тогда подошел к нему и, взяв за шиворот, поставил на ноги. А потом говорит: ты здесь хоть и хан, но моему государю слуга, а я есть его величества офицер, потому принимай меня с уважением. Ну, хан, понятно, более не дурил – поклонился и не разгибался, пока мы не уехали... Да, грозный был генерал, все его так боялись, что решили погубить. А заводчицей всему оказалась грузинская царица Мария. Она нашла злодеев, которые прямо при ней зарезали генерала. Царица сама не погнушалась ручки свои замарать и пырнула его кинжалом. Вот в этом самом дворце все произошло, – указал Курганов на белокаменное строение в мавританском стиле.

– И эта Мария осталась безнаказанной? – спросил Паскевич.

– Ее Бог наказал: в том же году грузинское царство перестало существовать и стало частью России. Теперь вместо грузинского царя стал править главноначальствующий в Грузии российский генерал. Первым среди них был Цицианов, мне довелось и ему послужить. Строгий был генерал, а и хитрец большой, он же сам из грузинских князей. Когда взяли у персов Ганжу, император Александр повелел выдать всем солдатам по серебряному рублю. Цицианов написал ему письмо: вы, наверное, хотели наградить нас за штурм столь сильной крепости медалями, поэтому я велел приделать к пожалованным серебряным рублям ушки. Только не знаю, на каких прикажете носить их лентах. Государь уважил дерзость и за взятие города установил особую медаль, а рубли оставил солдатам. Но и к нему судьба не была милостивой: скоро он был убит злодеем из Азербайджана...

– А вот еще одно примечательное место, – указал Курганов на строительную площадку, – здесь строится часовня в память генерала Лисаневича, погибшего в прошлом году. Сей генерал был набожным человеком, насаждал православную веру и обратил в нее многие здешние народы. За это принял мученическую смерть от одного муллы...

Паскевич поморщился:

– Что это ты, братец, все об убиенных толкуешь. Послушать, так на наших генералов тут прямо-таки охотятся.

– Есть такое дело! Вы народ видный, со здешними ханами не сравнишь. Случается, конечно, что иным более везет. Вон его высокопревосходительство генерал Ермолов до сих пор здравствует. Да и как по-другому, ежели его как шаха охраняют?..

Паскевич почувствовал в его словах некоторую недоброжелательность и заинтересовался: о чем это ты? Тот пояснил:

– Генерал Ермолов здесь навроде царя, к нему ханы так и обращаются: вы, говорят, великий повелитель стран между Каспийским и Черным морями...

– Ты ври, да не завирайся, – сурово одернул его Паскевич, – повелитель у нас в России один...

– Вестимо, один, – согласился Курганов, – да разве здешних абреков вразумишь? Я одно время при наместнической канцелярии толмачом состоял, там всяких их посланий к главнокомандующему начитался: «Пусть зефир моей дружбы веет под полы вашего мундира» или «Откройте свои царские уши сладкому голосу моего сердца»...

Паскевич не стал интересоваться, почему прервалась его служба в канцелярии. Впрочем, этот плут вряд бы сказал правду. А на самом деле Курганов, получив бакшиш от какого-то татарина за устройство его дел, попытался по изобличении свалить все на своего товарища по имени Авель. Истина скоро выяснилась, а Ермолов, в полном соответствии с евангельской притчей, наградил его презрительной кличкой Ваньки Каина и прогнал со службы. А что Паскевич? Выслушав еще несколько историй, он посчитал, что человек, хорошо знающий местные обычаи, будет ему чрезвычайно полезен.