Тени Сталина - Владимир Логинов

— Ну, Бог с ней, со Светланой. А о чем отец в последние годы своей жизни больше всего говорил?

— Как-то мы рассуждали о политике, и вдруг он неожиданно мне и говорит: «А ты знаешь, я предвижу, что у нас все закончится реставрацией капитализма!» И это шестьдесят шестой год. Я так и обомлела: «Пап, ты что? Как ты можешь так говорить?» А он и отвечает: «Попомнишь мои слова…» Так что он разбирался, что к чему…

— А о работе он что-нибудь говорил?

— О работе он почти не вспоминал, но кое-что проскальзывало. Тогда мне всего лет девять было, но запомнила я эту сцену на всю жизнь. Отец утром на работу уходит и как-то по-особенному нежно со мной и мамой прощается. Меня на руки поднял, крепко поцеловал. Маму целует и вдруг говорит: «Могу не вернуться. Сегодня иду на доклад к Берия». А я смотрю на него, и у меня мурашки по телу — так испугалась. Какой это доклад? К кому он так идет, что может не вернуться? Кого он так боится? Ведь он самый близкий человек Сталина! Кто этот страшный Берия?! Тогда на меня это произвело жуткое впечатление и врезалось в память на всю жизнь. Это было в сорок четвертом году…

— А кто из его друзей бывал у вас дома?

— Отец дружил со знаменитым художником-конструктивистом Стенбергом Владимиром Августовичем и оперативным работником Сироткиным Иваном Степановичем. Разговоры со Стенбергом повлияли в дальнейшем на выбор мною профессии.

В ведении отца было много вопросов, среди которых и курирование Большого театра. Это и организация праздничных концертов, и сметы на их финансирование, и утверждение списков выступающих, — все это он визировал. Он знал всех артистов Большого театра, и поэтому многие из них часто бывали у нас дома. И я многих хорошо знала. Довольно часто к нам приезжал Сергей Яковлевич Лемешев, а Иван Семенович Козловский вообще у нас дома был своим человеком. Он приезжал к нам с аккомпаниатором Абрамом Макаровым. Иван Семенович был душой общества — веселым, остроумным, обаятельным. Максим Дормидонтович Михайлов тоже близким был человеком. И Наталья Дмитриевна Шпиллер, и Елена Дмитриевна Кругликова, и Ольга Васильевна Лепешинская. А знаменитый танцор Михаил Габович даже мои данные проверял — я в детстве мечтала стать балериной. «Ну что, фигурка ничего, — заключил он тогда с улыбкой. — Если заняться, то, может, что-нибудь и получится!» Однако родители мне категорически запретили быть балериной. В музыкальную школу, правда, отдали, и я ее закончила вместе с десятилеткой одновременно по классу фортепиано. В доме у нас бывали известные военачальники: маршал Рокоссовский (после Парада Победы двадцать четвертого июня 1945 года.), генералы армии Хрулев, Мерецков, Антипенко, адмирал флота Кузнецов и светила науки: академики Бакулев, Скрябин, Виноградов, Егоров и другие. Семьями мы дружили с Поскребышевыми, и все выходные и праздники, если отец не был занят на работе, мы проводили с ними. Чаще — у них.

— Извините, Надежда Николаевна. В материалах его допросов — сплошные пьянки. Скажите откровенно: отец выпивал?

— После такой работы — сутками, без сна и отдыха — конечно, он иногда выпивал, чтобы как-то разрядиться и снять усталость. Как, я думаю, и любой нормальный мужчина на его месте. Я просто не представляю, как он вообще выдерживал такую нагрузку! А поскольку он начал курить восьми лет от роду, у него были больные легкие. Еще в двадцатых годах, когда он служил у Дзержинского, у него начался туберкулезный процесс, и его послали на Украину подлечиться. Там он месяца два откармливался салом и сметаной. И очаг у него как-то зарубцевался. А в двадцать седьмом году его перевели в охрану к Сталину, где он и дослужился до начальника Главного управления. Но там, где оставались рубцы на легких, впоследствии развилась эмфизема, которая в конце концов перешла в рак легких, от которого он и умер…

— Но, как известно, рак провоцируют нервные и психические расстройства. И прежде всего неприятности, связанные с главным делом жизни человека.

— Безусловно. Ухудшение состояния здоровья отца началось в начале пятидесятых годов, когда вокруг Сталина и, естественно, вокруг отца стали сгущаться тучи. — Надежда Николаевна открыла конверт и вытащила пожелтевшие листки из записной книжки Николая Сергеевича, где были сделаны записи простым карандашом и, что было заметно, нервной, дрожащей рукой. — Вот отрывки отцовских записок. Из них следует, что почему-то стали вызывать подозрение врачи Санупра. Их заподозрили в неправильном лечении членов правительства. И отец получил указание проверить всю профессуру. По всей линии он тщательно всех проверил и доложил, что все эти люди абсолютно чисты, работают с полной отдачей и их преданность не вызывает сомнений. Но приходили какие-то странные телеграммы из-за рубежа… Причем тучи сгущались как бы с двух сторон. С одной стороны, все это вылилось, как вы знаете, в «дело врачей», а с другой — Берия готовил почву для окончательного подрыва здоровья Сталина. В этих телеграммах говорилось о якобы готовящихся покушениях на жизнь вождя. И отец тогда говорил, что как-то они наметили со Сталиным маршрут, чтобы ехать на юг, а Берия докладывает, что по той дороге ехать нельзя, так как там раскрыт заговор.

Через некоторое время Сталин выказывает желание ехать куда-то еще. Опять Берия: и туда ехать нельзя, там сознался такой-то и такой-то, еще остались вредители, снова заговор…

— Когда приблизительно все это началось?

— Буквально сразу после семидесятилетия Сталина, с 1949 года. Он сделался очень мнительным. Но это была работа Берия. Ведь, как говорил отец, у него здоровье и так было подорвано войной, всеми этими бессонными ночами и переживаниями, а Лаврентий неустанно нагнетал обстановку своими систематическими докладами о раскрытии заговоров. Именно тогда разбил тяжелый паралич Мориса Тореза, потом покушение на его жизнь, еще одно покушение на него, через некоторое время — катастрофа с машиной Пальмиро Тольятти… Обострились серьезные заболевания у Георгия Димитрова, у Долорес Ибаррури. Все это вызывало сомнения: а правильно ли их у нас лечили? Только сейчас я обнаружила в отцовских записках (раньше об этом даже не догадывалась), что они приезжали к нам лечиться под видом отдыха, чтобы у них на родине не знали, что они на самом деле серьезно больны. Наши профессора их консультировали и назначали лечение. Лечили и вылечивали. Но затем эти профессора были все арестованы. — Надежда Николаевна поднесла к глазам листок из записной книжки отца и прочитала: — «Это было вызвано усиливавшейся подозрительностью Сталина. И докладами Берия. Телеграммы поступали из разных стран, в том числе и из социалистических. В них говорилось о серьезных угрозах убийства Сталина и других руководителей правительства. Телеграммы поступали постоянно, особенно часто за год-два до смерти Сталина. Эти сообщения направлялись в ЦК партии и органы госбезопасности. Но докладывал о них уже не Берия, а Маленков. Он также докладывал еще до ареста Абакумова о нарушении государственной границы и заброске диверсантов. Мною были приняты меры усиления охраны, особенно при поездке И. В. на юг. Затем мне стало известно, что все эти угрозы были сфабрикованы для повышения нервной возбудимости Сталина».

— Но ведь наши профессора вылечили и Тореза, и Тольятти, и Ибаррури…