Наша песня - Дэни Аткинс

– Миссис Уильямс, пожалуйста, присаживайтесь.

Вот тут я испугалась по-настоящему. Собирался ли он сказать что-то настолько страшное, что после его слов я буквально не смогла бы устоять на ногах? Возможно.

– Вирусная кардиомиопатия, – произнес доктор и, протянув руку через разделяющее наши стулья пространство, успокаивающе положил ладонь на пальцы моих обеих рук, нервно сплетавших различные узоры.

Этот простой жест дал мне понять, что случилось что-то серьезное. Я заставила свои руки успокоиться.

– Но ведь вы же сможете дать ему что-нибудь от этого, да? Если это вирус, его же можно вылечить? Антибиотиками или… чем-то другим? – Я посмотрела на сопровождавшего нас молодого врача. Он смущенно поигрывал наушником висевшего у него на шее стетоскопа, и я вдруг поняла, зачем он здесь. Чтобы научиться озвучивать чрезвычайно страшные новости и диагнозы родственникам больных. Ну что ж, ему придется учиться этому в другой раз, на другом больном, потому что я просто-напросто не собиралась принимать этот диагноз. Я снова перевела взгляд на пожилого доктора, который с сожалением покачивал головой из стороны в сторону.

– Вирусная кардиомиопатия возникает, когда вирусная инфекция вызывает состояние, называемое миокардитом, результатом которого становится утолщение миокарда и расширение желудочков сердца.

Я нетерпеливо затрясла головой.

– А можно простыми словами?

Я впервые увидела за белым халатом врача живого человека: взгляд его смягчился, когда наши глаза встретились.

– Если объяснять на пальцах, то ваш муж…

– Дэвид, – вставила я.

– Дэвид, – продолжил врач, – подхватил вирус, который поразил мышцы его сердца, разрушая их.

Я громко сглотнула.

– А как эти мышцы лечить? Что вы делаете, чтобы они снова пришли в норму? – Он молчал. – Что вы хотите мне сказать? Что их нельзя вылечить?

Доктор медленно наклонил голову, похоже, чтобы дать мне время вникнуть в слова, которым было суждено изменить мое будущее. Только тогда я этого не поняла.

– В реальной жизни Дэвид будет страдать от нарастающей одышки, утомляемости и головокружения. Нам необходимо провести дополнительные исследования и найти способы облегчить его состояние. Однако в данный момент вам нужно четко представлять себе, что ему придется радикально изменить свой стиль жизни в соответствии с его состоянием, пока мы найдем способ замедлить ухудшение его здоровья.

– А если вы не сможете его замедлить?

Врач посмотрел на меня так, словно мне не стоило задавать этот вопрос, но он, очевидно, знал, что я его задам.

– Давайте решать проблемы по мере их возникновения, хорошо?

Я решительно замотала головой.

– Нет, – заявила я, ошеломив обоих врачей своим напором. – Давайте решать их теперь. Я должна все знать. Он… У него… – Несмотря на всю демонстрацию силы, я так и не смогла решиться задать следующий вопрос одеревеневшими от ужаса губами. Я попыталась зайти с другой стороны: – Его… его жизни что-то угрожает?

Врачу понадобилось семь секунд, каждую из которых я отсчитала про себя, чтобы озвучить самую печальную новость, которую я слышала за всю свою жизнь.

– С большой вероятностью – да.

Элли. Девять лет назад

В течение последнего отделения я предпринимала огромные усилия, чтобы не смотреть в направлении его столика. Однако и тогда мне казалось, что я чувствую, как его взгляд буравит меня сквозь затемненный зал, словно лазеры. Во время пауз в своей партии я упорно впивалась глазами в пюпитр, старательно изображая сосредоточенность. Наш последний номер, «В настроении» Глена Миллера, являлся своего рода визитной карточкой оркестра, и не успели отзвучать финальные ноты, как все встали и устроили нам оглушительную овацию. Она не шла ни в какое сравнение с негромкими аплодисментами, к которым я привыкла куда больше, и, к моему собственному удивлению, эта мне нравилась. Ободренная приемом публики, я почувствовала, как щеки у меня раскраснелись, пока я кланялась вместе с остальными оркестрантами и сходила со сцены.

В артистическом фойе легко было затеряться среди громких похлопываний по плечам и бурных поздравлений. Я собрала свои вещи, уложила трубу в футляр, натянула куртку и уже потуже затягивала пояс, когда ко мне подошел руководитель оркестра и обнял меня за плечи. Его тревога полностью испарилась после успешного выступления, и он по меньшей мере пять раз (я считала) поблагодарил меня за то, что я их выручила.

– Мне на самом деле очень понравилось, – сказала я и с удивлением обнаружила, что это не просто вежливая отговорка. Возможно, Дэвид-из-ниоткуда оказался прав. Наверное, я действительно слишком серьезно воспринимала саму себя. Может, мне и вправду следовало вести себя раскованнее.

– Честное слово, вам обязательно надо прийти на наше очередное прослушивание, – напирал капельмейстер. – Вас непременно примут к нам в оркестр.

Я кокетливо пожала плечами, все еще в эйфории от выступления.

– Может, и приду. В любом случае очень рада, что смогла вас выручить. – Я повернулась к выходу.

– Слушайте, после выступлений мы обычно закатываемся в один из студенческих баров. Не хотите составить компанию?

Это было уже второе неожиданное приглашение за вечер, и, в отличие от первого, я поколебалась, прежде чем отказаться.

– Извините, но не смогу. Мне надо успеть на первый утренний поезд домой. Как-нибудь в другой раз.

Я вышла на улицу, отодвинув полотнище перед служебным входом в зал. За вечер сильно похолодало, и изо рта у меня вырывался пар, словно обледеневшие языки пламени из пасти дракона. Я оглянулась – вокруг, похоже, не было ни души, но я привыкла ходить одна поздними вечерами. Я поудобнее взялась за ручку футляра, пожалев о своем опрометчивом решении не брать перчатки, но не успела сделать и пары шагов, как голос Дэвида пронзил темноту, остановив меня:

– Я так и знал.

Я тотчас узнала его. У меня хороший слух, а у него выразительный голос. У меня не было причин для страха, как не было причин, чтобы сердце быстрее забилось в груди. Я медленно повернула голову и увидела, как он стоит, прислонившись к одному из подсвеченных иллюминацией деревьев, держа в каждой руке по бокалу с шампанским.

Я немного помедлила, прежде чем сделать шаг в его сторону.

– Что знал?

– Что ты не придешь. Что ты бросишься наутек, прежде чем пробьет полночь, словно Золушка, сжимая свой тромбон.

– Это не тром… – Я смолкла на полуслове и покачала головой. Он играл со мной, и я это ясно понимала. Я представлялась ему забавой, интересным развлечением, неким приятным приложением к вечеру, и я никак не могла понять почему.

– Ты не подошла к моему столику, – добродушно пожурил он меня.

– А откуда тебе знать, если ты поджидал меня здесь? – отрезала я.