Адвокат Казановы - Наталья Борохова

Лицо свидетеля приняло страдальческое выражение.

– Ну, я не знаю. Конечно, сорок три звучит не так страшно, как пятьдесят. И если вы не будете дальше увеличивать ее возраст, я, пожалуй, согласен обдумать такой вариант. В конце концов…

– Я не буду увеличивать возраст, – с кроткой улыбкой пообещала Дубровская. – Ведь Инге Серебровой было именно сорок три года. Значит, не стоит называть ее старухой. Как, впрочем, не следует осуждать других за поступки, которые вы повторили бы и сами, сложись подобная ситуация в вашей жизни.

– Благодарю, адвокат, – нарушил наконец молчание судья. – Думаю, свидетель учтет ваши пожелания. Но я буду крайне вам признателен, если вы мне сообщите, какой смысл для рассмотрения нашего уголовного дела имела ваша небольшая словесная потасовка?

– Ваша честь! Свидетель испытывает к подсудимому неприязнь, что и сказывается на тех показаниях, которые он дает суду.

– Неприязнь? – воскликнул Владимир. – С чего бы мне испытывать к Димке неприязнь?

Дубровская достала из папки лист бумаги.

– У меня в руках расписание тренерской нагрузки на тот период, когда в спортивном клубе еще работал подсудимый. Нетрудно заметить, что львиную долю индивидуальных занятий проводил именно он. Клиенты предпочитали тренироваться под его руководством. Разумеется, такое положение не могло понравиться свидетелю. Он ведь терял в заработке! И это помимо неудовлетворенных личных амбиций…

Владимир хмыкнул.

– Я вам уже говорил, как Димка заманивал дамочек на тренировки. Конечно, мне было за ним не угнаться, ведь я за честные отношения!

Дубровская равнодушно пожала плечами:

– Ознакомьтесь с расписанием. Пятьдесят процентов клиентов Дмитрия – мужчины. Надеюсь, вы не станете утверждать, что у него еще и нетрадиционная сексуальная ориентация?

Атлет недовольно молчал…

– Гляди-ка, друг! – суетился возле Дмитрия Потапов. – Гляди, что мне принесли!

Проделав замысловатые пассы руками – примерно такие, какие обычно делает фокусник, – он развернул хлопчатобумажное полотенце. Оттуда пахнуло чем-то невероятно домашним и вкусным.

– Пироги! – оповестил Потапов с такой радостью, словно перед ним сейчас лежала не сдоба, а постановление судьи об освобождении из-под стражи. – Один с картошкой, другой с рыбой и рисом. Вкусные, обалдеть! Представляешь, их еще горячими принесли.

Серебров усмехнулся:

– Поздравляю! Кто же тебе такую передачу принес?

У сокамерника сделался озадаченный вид.

– Сказали, женщина. Мать, наверное. Да какая разница! Бери, лопай. Любишь ты вопросы задавать!

Дмитрий пожал плечами. Конечно, отказываться от угощения он не стал. Заключенных нечасто баловали домашними разносолами. Если сказать откровенно, то никаких пирогов и ватрушек в передачах не допускали. Существовал официально утвержденный перечень продуктов, который каждый родственник заключенного знал назубок. Холодильника в камере не было, поэтому скоропортящиеся продукты были запрещены. Но, как известно, для невозможного нужно всего лишь больше денег. Если в камеру принесли пироги, да еще и поторопились передать их горячими, значит, чья-то заботливая рука вручила работнику изолятора приятное количество хрустящих купюр. Только вот мать Потапова вряд ли способна на такие траты. Она была простая деревенская женщина. Приехав раз в месяц на свидание к сыну, отстаивала гигантскую очередь и передавала традиционные лук, сало, дешевые сигареты, да и отбывала восвояси. Но Потапов сейчас меньше всего был расположен разгадывать ребусы и просто уплетал за обе щеки пироги, довольно жмурясь.

– Вкуснотища какая! Сейчас бы еще шкалик водочки, ух!

Дмитрий жевал медленно, задумчиво, словно вспоминал вкус тех блюд, которые готовили на кухне Инги: запеченный бараний бок, рождественская утка с яблоками, аппетитные расстегаи…

Он повел носом и почувствовал запах жженой бумаги. Это означало, что кто-то из соседей по камере сел справлять нужду. У них здесь была договоренность: для того чтобы избежать естественных запахов, во время процесса надобно курить. А когда приспичивало некурящему, он должен жечь бумагу. Понятно, коли обедал сам Михась или некоторые приблатненные узники, действовало другое правило: нужду требовалось терпеть во что бы то ни стало.

– Ну и как твой адвокат? – спросил Потапов, терзая пирог.

– Старается, – коротко ответил Дмитрий, полагая, что исчерпывающе ответил на вопрос.

На самом деле, что он мог сказать? Процесс только начался, и перспективы были еще более туманными, чем далекий Альбион. Свидетели обвинения упорно воссоздавали картину домашнего ада, в котором варились супруги Серебровы. Понятно, что умница Инга в их глазах была лишь жертвой поздней, внезапно вспыхнувшей страсти. Ее жалели, ей сочувствовали, ее оправдывали – мол, любовь зла! А когда речь касалась его, то тут эмоции менялись на диаметрально противоположные. Приспособленец, любитель легкой наживы, бездельник и негодяй – полный пакет комплиментов. Конечно, положа руку на сердце, свидетели не во всем не правы. Но они не учитывали одного: Инга – тоже была не подарок! Если бы они только знали, как несладко ему, Дмитрию, приходилось, то наверняка проявили бы к нему хоть малую толику сострадания. Ведь тогда, когда все только начиналось, он не думал о плохом финале, а надеялся на то, что у них с Ингой все получится. До счастья было рукой подать. Но его везение оказалось таким же призрачным и ненадежным, как пузыри в джакузи…

Проблемы начались сразу после того, как они вернулись из свадебного путешествия.

– Я не хочу, чтобы ты продолжал работать, – категорично заявила Инга. – Конечно, я не прошу тебя сидеть взаперти дома. Но человек, носящий фамилию Серебров, никогда не будет массировать чужие пятки и подносить полотенца. Ты можешь выбрать что угодно: бизнес, искусство, науку.

Дмитрий опешил. Какое искусство, какая наука? Инга что, совсем ополоумела? Неужели она забыла о том, что ее новый муж едва окончил среднюю школу? В аттестате были сплошные тройки. Причем Дмитрий отлично знал, что, если бы не великодушие некоторых учителей, его пребывание в средней школе могло и затянуться. А теперь из него, кажется, пытаются сделать химика-самоучку, ставящего эксперименты в домашней лаборатории, или музыканта, набирающего хитовую мелодию одним пальцем. Нет, определенно, Инга сошла с ума. Если разобраться, то он и делать-то ничего не умел. Писал с ошибками, в пении не преуспел тоже, поскольку пресловутый медведь отдавил ему сразу оба уха. Конечно, он мог бы поднять какой-нибудь тяжелый шкаф и перенести его на другое место, но он подозревал, что помощь подобного рода в хозяйстве Инги востребована будет не скоро.

– Могу я вернуться в свой клуб? – спросил он супругу с малой долей надежды.

– Разумеется, дорогой. Но только на пост директора, – посмотрела она на него с улыбкой. – Ну, довольно, не хмурься. Ты можешь стать клиентом, но я бы на твоем месте выбрала другой клуб. Боюсь, что в этом ты будешь чувствовать себя неуютно…