Последний бой штрафника - Владимир Першанин

Обе пушки были короткоствольными, танки высотой под три метра представляли хорошую мишень, имели малую скорость и поединка с «тридцатьчетверками» не выдержали. Возможно, их собирались использовать как долговременные огневые точки, но не успели.

Жители города отсиживались в погребах и вылезли позже. На домах появились красные флаги, некоторые люди приветливо махали нам, но слишком большого восторга я не заметил. Возможно, это было связано с тем, что им не дали поживиться добром из многочисленных складов и железнодорожных пакгаузов. Везде уже стояли комендантские патрули, и растаскивать трофеи никому не позволяли.

— Не надо было спать! — смеялся Вася Легостаев, наблюдая, как толпа осаждает склад и уговаривает часовых раздать часть продуктов.

Мы успели набрать консервов, сала-шпика, печенья, вина, сигарет и целый тюк белья. Вши, с приходом холодов, донимали нас немилосердно. Поэтому мы переоделись, едва отъехав в сторону. Старое завшивленное белье бросали. Его тут же подбирали старушки. С ними мы поделились печеньем в ярких хрустящих обертках.

Седьмого ноября — праздник. Остатки батальона, вышедшие из боя, рассчитывали на отдых. Киев взят, от Фастова до Днепра тоже километров шестьдесят — солидный плацдарм. В нашей роте осталось всего пять танков. Мы настроились расслабиться, кое-кто принимал «наркомовские». Вместо отдыха машины принялись срочно загружать боеприпасами, заливали ведрами горючее. Здесь же сверкала электросварка, шел ремонт поврежденных танков.

Чему я больше всего обрадовался — ко мне вернулся Слава Февралев. Старший сержант прикатил на латаной-перелатаной «тридцатьчетверке». Обнялись, выпили. Оглядев мой танк, вмятины, незакрывающийся люк командирской башенки, присвистнул:

— Досталось вам.

— Механика-водителя бы сменить, — поделился с ним своей мыслью.

С Хлыновым на эту тему я не разговаривал. Отношения хоть и наладились, но до дружеских откровений было далеко.

— Что, совсем негодный? Трус?

Он употребил более крепкое слово.

— В общем, да. Парень пороху не нюхал, а его сначала на один плацдарм сунули, затем на другой. Насмотрелся, как люди в головешки превращаются… ну и прочее. В общем, сломался.

— Меняй при первой возможности, — категорически заявил Февралев. — Только где ты сейчас механика возьмешь?

На следующий день с утра немцы начали сильный обстрел наших позиций. Летели «чемоданы» из дальнобойных орудий, разнося обломки домов, вырывая с корнем деревья, оставляя глубокие воронки. Немцам отвечали гаубицы и тяжелые минометы. Танкам вести огонь запретили.

Мой взвод в количестве двух машин отсиживался за стеной полуразваленного дома. Строили дом много лет назад, кирпичная стена была метр толщиной. И связка крепкая. Когда немцев отсюда выбивали, то стены держались крепко. Даже авиабомба, сорвав крышу и отколов угол, не взяла старую кирпичную кладку. Но семидюймовые немецкие снаряды грохали с такой силой, что стена уже не казалась надежным укреплением.

Фугас рванул метрах в двадцати от нас. Земля, камни, обломки взлетели сплошной массой и обрушились сверху. Дым от сгоревшей взрывчатки забил легкие. Мы кашляли так, что казалось, от напряжения лопнут жилы на висках. Капониры не рыли, но с вечера я распорядился выдолбить узкие щели под машинами. Сейчас мы вылезли из них, так как ядовитая гарь сползала вниз. Воронка метров шесть заполнялась мутной водой.

Мимо пронеслись несколько танков и грузовиков с пехотой. Мы пока никаких команд не получали. Тяжелые орудия приумолкли, зато послышался характерный воющий звук реактивных мин, выпущенных из шестиствольных минометов. Не зря их прозвали «ишаками». Оставляя черный дым, двухпудовые мины рвались по площади «кому повезет». Когда бьют сразу несколько батарей, ждать подарок сверху тяжко. Опять полезли под танк, наблюдая, как, настегивая лошадей, куда-то перевозят трехдюймовые ЗИС-3. Эти сильные пушки обычно применяли на танкоопасных направлениях.

Пушкарям повезло, зато попали под раздачу полуторки с пехотой. Они сбились слишком тесно. Мина взорвалась по ходу машины. Вырвало передний мост, разнесло деревянную кабину и часть кузова. Полуторка села на мотор и загорелась, как спичечный коробок. Пехотинцы бежали в разные стороны, двое-трое плюхнулись возле нас. Еще одна полуторка остановилась, поврежденная осколками. Пехота выскакивала из кузова довольно резво, большинство успели укрыться, прежде чем рванула очередная мина.

В отличие от снарядов, паскудные мины «ишаков» взрывались, касаясь земли, далеко разбрасывая веер осколков. Боец, бежавший к нашим танкам, свалился как подкошенный. Снова поднялся и, шатаясь, сделал несколько шагов. Кибалка вместе с Легостаевым схватили его за руки и потащили. Это было бесполезно. Осколок пробил пониже ключицы сквозную дыру. Парень умер спустя минуту. Лицо, руки мгновенно сделались серыми от потери крови, вокруг тела расползалась огромная лужа. На корточках полз еще один тяжелораненый, волоча перебитую ногу, которая вывернулась пяткой вниз.

Раненых перевязали, куда-то отправили. Полуторка догорала, распространяя запах резины и паленого мяса. Лейтенант в полушубке лежал, свесившись с подножки. Тело выгибало жаром горевшего бензина, затем головешкой свалилось возле остатков машины.

Дали команду заводить моторы, и мы выдвинулись километра на три южнее Фастова. Здесь, недалеко от дороги, копали в сосняке капониры. Впереди цепочкой растянулся противотанковый дивизион ЗИС-3 и пехотный полк. Немецкие танки пошли в атаку, но, угодив под сильный огонь, отступили. Хорошо знакомый Т-4 с длинной пушкой и броневыми экранами горел метрах в пятистах. Время от времени в него всаживали снаряд, пока он не превратился в груду железа. Мы поняли, что это была разведка.

В капонирах простояли всего одну ночь, затем батальон перекинули на левый фланг. Здесь пришлось драться всерьез. Снова атаковали танки. В основном Т-3 и Т-4 при поддержке гаубиц. Против них действовали «сорокапятки». Они подпускали танки метров на четыреста, делали несколько выстрелов, и расчеты отбегали, так как пушки были уже на виду. Вскоре «сорокапятки» смешали с землей, но и на поле застыли несколько немецких машин. Танки и тягачи под прикрытием дымовой завесы тащили в тыл поврежденные панцеры.

В этот момент нам приказали нанести удар. Бой шел в дымовой завесе. Мы подожгли тягач, а подбитый танк с исправным орудием всадил снаряд в машину моего крестника Вани Ярославцева. Лейтенант кое-как вывел подбитую машину. Фрицы не хотели отдавать нам свои поврежденные танки и вели плотный огонь. Нас было больше, батальон наступал полукольцом. Здесь я впервые столкнулся с самоходной гаубицей «Веспе». В нас полетели издалека трассирующие снаряды. Калибр их был 105 миллиметров, и одним из первых выстрелов была сразу подожжена «тридцатьчетверка».

Атака продолжалась, несмотря на потери. Нашему экипажу везло на тягачи. Мы разбили прямым попаданием гусеничный тягач, потом вступили в поединок с Т-4. Обменялись несколькими выстрелами, кажется, попали, однако, обвешанный броневыми экранами и звеньями гусениц, танк сумел уползти. Немцы отступали, по рациям звучало молодецкое: «Вперед! Бей фашистов!» Мы поднажали и у опушки леса нарвались на плотный огонь противотанковых пушек и самоходных гаубиц «Веспе». Не знаю, чем бы все кончилось, но нас поддержал батальон Успенского и несколько самоходок СУ-152.