Книга нечестивых дел - Элль Ньюмарк

Амато боялся, что, если она уйдет, ему будет невыносимо тяжело смотреть ей вслед. Но она не ушла — расплакалась, стала умолять, затем пришла в ярость, начала бить его в грудь маленькими кулачками. Обвинила возлюбленного в измене с другой женщиной. Новые слезы, новые упреки, и вдруг Джульетта сдалась. Могу представить, как она распрямила изящные девичьи плечики и кивнула: «Хорошо, я подожду». Амато и не подозревал, что ей было не чуждо природное вероломство. Эта черта присуща многим женщинам.

— Да… — Я снова вспомнил Франческу.

— Она намеревалась ждать лишь до той поры, когда забеременеет. И не собиралась с этим тянуть. Но, явившись к Амато с раздавшейся талией и готовым подвенечным платьем, с изумлением обнаружила, что он по-прежнему не намерен жениться. — Дождь колотил по крыше, и старик плотнее закутался в накидку. — Вот если бы он пришел ко мне тогда… Нет, я себе льщу. Зло совершилось.

Благочестивая семья Джульетты выставила ее на улицу. Это следовало предвидеть. Амато отвез девушку на ферму матери, чтобы она дожидалась там родов. Каждую неделю навещал ее — хотя я считал, что он ездит к матери, — и каждую неделю Джульетта ему жаловалась. Мать Амато не хотела, чтобы беременность Джульетты помешала карьере сына. Женщины невзлюбили друг друга, а Амато оказался между ними.

— Неприятное положение для любого мужчины.

— Амато пытался подбодрить Джульетту. Водил ее на долгие прогулки по пахнувшим скошенной травой окрестным нолям. Они лежали в жимолости, предавались любви, а затем в объятиях друг друга слушали сверчков. Теперь мне больно об этом думать.

Удар грома заставил его замолчать, а я попытался представить своего наставника в молодости, когда он терял голову и падал с Джульеттой в заросли жимолости. Я знал его мужчиной средних лет, отцом почтенного семейства. Но все мы когда-то были молоды…

Старший повар Менье поерзал в своем кресле, словно у него болели кости. Я опасался, что физическое недомогание заставит его сократить рассказ, и предложил принести еще горячего вина или подушку, но он лишь покачал головой.

— Это старость. Не обращай внимания.

Каждую неделю Амато спешил на материнскую ферму, горя желанием положить ладонь на живот своей подруги и ощутить там биение жизни. Когда время Джульетты приблизилось, он врывался в родительскую лачугу, ожидая услышать тоненький голосок новорожденного. Но находил грузную подругу, поддерживающую рукой живот, недовольную мать у очага и, разумеется, присматривавшего за женщинами брата Паоло.

Однажды, когда все сроки уже прошли, Амато приехал на ферму, но нашел только мать и брага. Мать сообщила ему новость с каменным лицом, а Паоло отвернулся и нервно пощелкивал пальцами. Узкобедрая Джульетта во время родов умерла, и ребенок, мальчик, тоже не выжил. Мать объяснила, что Джульетта не годилась для деторождения, так что плод был обречен с самого начала. Проклят.

— Проклят?

— Господи! Никогда не забуду лица Амато, когда он в тот день вернулся в Венецию. Бледный. Раздавленный. Потрясенный. Упал на стул, точно его толкнули в грудь. И сидел, неловко выставив ноги, настолько подавленный горем, что лишился способности плакать. Это пришло потом — в тот день, когда он мне все рассказал. Все, что совершил, — от начала до конца.

Я давно подозревал, что именно благодаря этому так называемому проклятию мой благодетель решил подобрать меня на улице. Но мне требовалось подтверждение.

— Почему ребенка почитали проклятым, мсье? — спросил я.

— У него на лбу имелось темное родимое пятно. — Рассеянный жест в мою сторону. — Вроде твоего. Такие нередко встречаются. Однако мать Амато решила, будто Джульетту сглазили. Крестьяне, что с них взять?

— Вроде моего?

— Точно сказать не могу. Родимое пятно, и все. Не самая привлекательная деталь, но, уж конечно, не проклятие.

Я кивнул. Я редко думал о своем родимом пятне как о привлекательной или непривлекательной черте. У многих людей есть нечто особенное. У меня — родимое пятно. Когда я рос, в моем распоряжении не было зеркал; я только знал, что эта штука темно-коричневая, поскольку так мне сказана Кантерина. Смазливое лицо — это вовсе не то, о чем мечтает уличный беспризорник. Но иногда я задумывался, не является ли родимое пятно и в самом деле проклятием. Разумеется, в детстве, пока не перерос предрассудки.

— Амато сказал, что могила Джульетты была как у всех: аккуратный холмик свежей земли, простой деревянный крест и букетик ромашек. А вот ребенка похоронили без всяких прикрас: грубо выскобленный от травы клочок почвы и никакой метки. Они преклонили колени, и мать скороговоркой прочитала молитву на могиле Джульетты. «Разве мы не помолимся за моего сына?» — спросил Амато. «Ребенок проклят, — ответила мать. — Он уже в аду». На этом все кончилось. Юноша больше не ездил к матери.

Каждый год Амато отмечал день смерти Джульетты и сына тем, что падал на колени и молил о прощении. Естественно, чем больше он узнавал от меня, тем чаще задавал себе вопрос: к кому или к чему взывал?

— Я знаю, как это происходит.

— Мы все это знаем. Но Амато требовалось отпущение грехов за то себялюбие, которое заставляло его удерживать при себе Джульетту. Mais bien sur.[25] Не для того ли людям вообще требуются их боги? Удовлетворять желания, подбадривать, утешать, отмерять наказания и воздаяния. Кто-то же должен стоять над нами? Разве не правда? Итак, Амато молился, не забывал, сколько лет было бы его сыну, и рассматривал лбы мальчиков такого возраста. Он признавал, что чувствовал себя при этом полным дураком, но не мог с собой справиться.

Через несколько лет он стал помощником старшего повара и женился на Розе, почтенной женщине из Аосты. У нее были пронзительные карие глаза, словно у тигрицы. Женщины из Пьемонта отличаются стойкостью. Думаю, они стали такими благодаря тамошним суровым зимам. Черты лица Розы выдавали силу духа и верный характер. Этим двум людям было хорошо вместе, и они обожали своих дочерей.

— Я знаю.

Удар грома и вспышка молнии в окне заставили нас вздрогнуть.

— Какой ливень, — проговорил Менье. — Надеюсь, служанка выставила под дождь бочку. — У него была такая же навязчивая идея насчет свежей воды, как и у моего наставника. Он съежился под накидкой и смотрел на стену дождя за окном. Ему не требовалось больше ничего говорить — мы дошли до той части истории, когда появился я. К тому времени, когда стал старшим поваром дожа, Амато Ферреро достиг всего, чего желал, и полностью расстался с прежней жизнью. Не хватало только одного.

Ему не было и сорока, когда он застал меня за кражей граната, а затем запихнул в бадью с холодной водой. Ему не терпелось потереть мой лоб, чтобы узнать, отмывается с него темно-коричневое пятно или нет.

После того как кошачье сражение на балконе завершилось, я бросился во дворец выполнять свои вечерние обязанности. Поспешно вымыл тарелки, залив пол мыльной водой, неловко взял бокал для вина и едва успел подхватить, прежде чем он упал и разбился. Весь покрылся испариной, разводя огонь под горшками с заготовками, с ураганной скоростью подмел пол, и все это время не переставал бормотать себе под нос.