Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Какое-то время я не знал, как жить дальше, но потом мне стал ясен ответ: я должен рассказать нашу историю.

Но речь получилась не такой, как Чарли планировал. Он чувствовал, как уголки глаз пронзают слезы. Как объяснить Терренсу, что эта воображаемая книга – единственное, что осталось у него от брата, и что даже она теперь с каждым днем все больше ускользает от него? Что у него по-прежнему нет нормального плана или логической схемы, только смутная мальчишеская надежда как-то отыскать на этих страницах переправу и вернуться к Оливеру. Что этот литературный спиритический сеанс имел полностью противоположный эффект – чем больше Чарли писал, тем больше отдалялся от Оливера.

Терренс глядел на Чарли озадаченно – а может, с жалостью.

– Так сколько страниц ты написал? – спросил он.

– Знаешь, я чувствую такую бешеную энергию. Как будто во мне что-то растет и рвется наружу. Вот честно, я все это из себя вытрясу за три месяца. Ну максимум четыре. Или пять – с редактурой.

Чарли опустил глаза и увидел, что сжимает запястье Терренса.

– Понятно. А может, шесть или семь, – сказал Терренс. – Или, вполне вероятно, никогда.

– Пожалуйста.

Терренс попытался высвободить руку, но Чарли крепко держал ее потной хваткой.

– Мне очень жаль, правда. – Терренс покровительственно покачал головой. – Но пора взглянуть правде в глаза, Чарли. Ты сам во всем этом виноват, и я не вижу, зачем мне участвовать в устроенной тобой катастрофе.

– Думаешь, что я всего этого хотел?

– Все эти истории, которые ты рассказываешь… Все они немного… бабах! – Свободной рукой Терренс сделал жест, изображающий взрыв. – Но я понимаю. С тобой случилась по-настоящему жуткая вещь, и теперь тебе кажется, что жуткие вещи будут происходить с тобой постоянно. Это, видимо, какая-то паранойя, посттравматическое расстройство, да? Вот сейчас ты выдумал гангстера, который переломает тебе ноги.

Чарли редко случалось проводить с каким-либо мужчиной достаточно времени, чтобы позволить тому собрать необходимую информацию для вынесения столь суровой оценки; и теперь он внезапно резко затосковал по парню по имени Кристофер, с которым встречался несколько недель, – стройному, пылкому мужчине с ослепительными русыми волосами, уехавшему в Калексико бороться за права иммигрантов. И все же во время их романа Чарли скучал по другим, тем, кто был до него, и тосковал по мужчинам, которых еще не знал. Он называл это проклятием семьи Лавинг – гибельной верой в то, что любое место будет лучше нынешнего.

– Выдумал? – отозвался Чарли. – Хочешь познакомиться с Джимми Джордано – заходи ко мне.

– Никто тебя не тронет. – Терренс глубоко вдохнул. – Никто не захочет отправиться в тюрьму за каких-то пять тысяч долларов. Но я понимаю, тебе нужны страсти.

– Дело не только в арендной плате. Бедная Эдвина, ты не заметил? У нее проблема с дыханием. Вода в легких или что-то такое. А чтобы просто попасть к ветеринару, надо заплатить восемьдесят долларов.

– Бедный мопсик, – ответил Терренс. – Не повезло собачке с хозяином.

– Он умер, – сказал Чарли. – Мой брат умер. Вот чего я тебе не сказал.

– Что? Чарли… Когда?

– Сегодня. – Палец Чарли, судорожно дернувшись, коснулся подбородка. – Я только что узнал.

Терренс склонил голову набок, словно принюхиваясь к необычному запаху.

– Что ты такое говоришь…

Чарли не смог ответить. Возможно, ему просто требовалось услышать эти слова, чтобы подготовиться к ним в будущем, если это окажется правдой.

– Мне просто нужно было кому-нибудь рассказать, – сказал Чарли. – Тебе рассказать.

– Господи, Чарли… Боже мой. – Терренс оглянулся на дверь. – Послушай, может, мне стоит позвонить кому-нибудь? Может, поговоришь с родителями?

– Пожалуйста, – сказал Чарли. – Это всего лишь заём. Совсем не надолго.

Горячая рука Терренса легла на его плечо.

– Чарли… Надо позвонить кому-нибудь.

– Ладно, – сказал Чарли. – На самом деле он не умер.

– Что?!

– Но может, и умер. Я очень давно не решаюсь позвонить маме.

– Пошел ты в задницу, Чарли. Я серьезно. Пошел в задницу.

– Пожалуйста, – повторил Чарли. – Ты не представляешь, на что я способен.

– Это точно, – сказал Терренс, и брови его сдвинулись. – Определенно не представляю.

В унынии возвращаясь обратно в Бруклин, Чарли терзался мыслями о выкинутых на метро деньгах. Но на Четвертой авеню сырой, пахнущий халяльной пищей воздух Бруклина подбодрил его. В основном Нью-Йорк, который видел Чарли, был стерильным местом, сияющим царством сверхбогатых и сверхчестолюбивых, но все же в некоторых его уголках еще сохранялось особое шероховатое обаяние, которое Чарли ожидал здесь найти. На противоположной стороне улицы хасид орал на бригаду строителей; стайка ребят препубертатного возраста с грохотом катила по тротуару на самокатах; женщина с искусственным загаром сказала в телефон: «Дорогой, чтобы достать сладенькое, надо потрудиться». Проходя возле красного козырька с надписью: «Вклады, инвестиции, консультации иммигрантов, юридическая помощь, обналичивание чеков», Чарли закурил «Америкэн спирит» и приказал своим ногам не замедлять шага.

Он постарался не думать о притихшем телефоне в своем кармане и занялся паническими подсчетами, пытаясь составить стратегию своего нью-йоркского разорения. Чарли знал, что ничего не выйдет, но все же отчаянно надеялся, что если он опустошит свой скудный чековый счет и распродаст свою старую мебель, то сможет заплатить достаточно, чтобы сдаться на милость Джимми Джордано, а затем освободить квартиру. А потом отправиться – куда? Куда-нибудь.

Да и вообще, что хорошего в этом Нью-Йорке? Нью-йоркское столпотворение, которое Чарли с восторгом рисовал себе после того вечера в семейном пикапе, теперь вызывало у него тошноту. Почти десять лет спустя собственный рептильный мозг младшего Лавинга – инстинктивная, неподвластная разуму область – все еще выставлял ограничения на допустимое количество человек, находящихся в одном с ним помещении. Может, и хорошо, думал он, что для Па этот город так и остался воображаемой отдушиной. Детство Чарли прошло в Биг-Бенде, крае огромных торговых центров и типовых особняков, и, как любой техасец, он изголодался по истории, по атмосфере места с долгим прошлым. Но Нью-Йорк в целом походил на любое другое безродное место в Америке – только народу там было больше. Чарли ясно понимал, что такой образ жизни – сидеть в интернете, покупать кофе в «Старбаксе», перекусывать донатсами – он мог бы вести где угодно. А значит, уехать отсюда – не значит потерпеть неудачу, разве нет?

Ковыляя к своему дому на Восемнадцатой улице, Чарли с огромным облегчением констатировал, что хозяин не поджидает его у входа. Когда он ввалился в свою одинокую взрослую квартиру, ему навстречу бросилась Эдвина. Чарли подтащил к обшарпанному стеллажу шаткое плетеное кресло, забрался на него и достал с верхней полки тетрадь, которую засунул туда несколько недель назад. Эта тетрадь хранила в себе все те же слова уже десять лет, только страницы ее пожелтели по краям, а чернила немного расплылись из-за частых касаний пальцев. Свой замысел Чарли определял высокопарным словом судьба, но не так давно он стал задаваться вопросом, что было бы, не открой он в свое время эту тетрадь. Сейчас эта мысль была невыносима: каждый несбывшийся жизненный путь вел к заснеженным горным вершинам, благоухающим азиатским городам, потрепанным ветром хижинам на экзотических островах. Чарли мог бы стать одним из этих ребят с рюкзаком и селфи-палкой – его университетских собутыльников и соседей по общежитию, которым он часто завидовал, листая Фейсбук. Но Чарли лишь снова взял старую тетрадь брата, отнес ее к кухонному столу (он же кабинет) и положил рядом с компьютером, словно талисман.