Москва слезам не верит - Валентин Черных

– Почему обязательно пить? – возразила она.

– Потому что споят. В России всех знаменитостей спаивали. Удерживались только очень умные или люди с плохим здоровьем, когда, что называется, душа не принимала. Вряд ли он доживет до старости. Он ведь летчик!

– Не все же летчики разбиваются, – не согласилась она.

– Не все, – согласился Еровшин. – К тому же его будут оберегать. Вряд ли он будет летать. Будет чем-нибудь руководить, учиться его пошлют в академию. Но психология летчика не меняется, даже если он перестает летать. Я знал летчиков, которые прошли всю войну без единого ранения, а потом разбивались на мотоциклах, гибли в драках. А он азартный. Нет, не доживет до старости.

– Тьфу-тфу! – Людмила перекрестилась, как делала ее бабка.

– Может, и пронесет, – сказал Еровшин. – Я хоть в Бога и не верю, но, как говорится, дай Бог. А ты бы не связывалась с этой компанией официантов.

– Они телевизионные операторы, а не официанты, – поправила она Еровшина.

– Официанты, официанты, – подтвердил Еровшин. – Готовят другие, а они разносят каждому к столу через телевизор. Пойми, телевидение у нас всего несколько лет. Это новая сфера деятельности. А в любую новую сферу сразу бросаются неудачники, те, что потерпели крах в других сферах. Я, когда первый раз попал на телестудию, поразился обилию красивых женщин. Все были красивые – и молодые, и не очень. Я зашел в кафе, смотрю, десятки красивых и очень красивых. Пьют кофе, курят сигареты и одеты все со вкусом. Я подумал вначале, что на телестудии какой-то особый начальник отдела кадров, он берет на работу только красивых и очень красивых. Потом мне объяснили, что это все неудавшиеся актрисы. Те, кто не удержался в театрах или не попал в театр. А на телестудии они устроились помощниками режиссеров, ассистентками – вроде бы при искусстве, а вообще-то, девочки на побегушках. Пока на телевидении все второй сорт. И режиссеры, которым не нашлось места на киностудиях и в театрах, и операторы, и художники. Есть, конечно, энтузиасты телевидения, их немного, и пройдет еще много лет, пока они начнут делать что-то настоящее. В кино, чтобы снять фильм, надо многое уметь; чтобы твоя фамилия появилась в титрах фильма, уходит несколько лет, а на телевидении передачу делают за три дня, и твою фамилию читают сразу миллионы, но я думаю, что этот твой знакомый – нормальная шелупонь.

– Я думаю, он из энтузиастов, – не согласилась она. – Он очень хорошо говорит про телевидение.

– Он же взрослый уже парень, – возразил Еровшин. – Почему катает тележку с камерой и не учится? Это работа для мальчиков.

– А может, он уже выучился, ты же не знаешь!

– Если бы выучился, ты бы рассказала, – и Еровшин рассмеялся. – А если ты не говоришь, значит, нет. Ты хорошая девочка, не врунья, но то, чего тебе рассказывать не хочется, ты не рассказываешь, опускаешь. И это скорее достоинство, чем недостаток. Эх, если бы ты пошла учиться! Ты приметливая, все замечаешь, ты обучаема. Ты бы могла сделать замечательную карьеру!

Людмила вышла из метро «Сокол». На автобусной остановке, как всегда в этот час, собралась толпа. Можно было втиснуться в первый же автобус, но тогда придется ехать стоя еще полчаса. Она уже отстояла почти восемь часов на заводе, сорок минут в метро. Пережду, решила Людмила. Рядом переминалась пожилая женщина с явно отечными ногами. Войдя в следующий автобус, Людмила мгновенно выхватила взглядом свободное место и, толкнув полного мужчину, успела сесть. Пожилая женщина встала рядом, держась за спинку сиденья, сверлила ее взглядом, вздыхала. Не уступлю, решила Людмила, нечего шляться в часы пик. Но, посмотрев на женщину внимательно, определила, что той еще далеко до пятидесяти пяти, тоже, наверное, отработала смену. Ладно, уступлю, решила Людмила и встала. Женщина тут же плюхнулась на освободившееся место. Хоть бы спасибо сказала! Ладно. Запомню. В следующий раз ни за что не встану. Держась за поручень, она закрыла глаза, почему-то хотелось заплакать, но не в автобусе же!

Людмила дошла до общежития, проходя мимо вахты, положила на стол вахтерши сдобную булку, – ритуал, который она никогда не нарушала и, когда в ее смену не выпекали сдобу, покупала ее в магазине.

В комнате Катерина выкладывала из шкафа платья. Людмила легла на кровать, положила ноги на спинку. Она где-то читала, что солдаты после многокилометрового марша, передыхая, вот так же задирают ноги. Подумала, что, наверное, не каждый солдат выдержал бы восемь часов на хлебозаводе, и увидела, что Катерина достала из-под кровати чемодан и складывает туда платья, учебники, щетку для волос, маникюрный набор, который Людмила ей подарила на день рождения.

– Чего это ты собираешься? – спросила Людмила.

– Переезжаю на месяц, – ответила Катерина.

Людмила подождала, надеясь, что Катерина сама объяснит, куда она переезжает и почему на месяц. Но Катерина молчала. Уйдет ведь и не расскажет, испугалась Людмила.

– Замуж, что ли, собралась?

– Академик с Изабеллой в отпуск уезжают. Просили пожить. Цветы поливать и Чапу выгуливать.

– Тоже дело, – прокомментировала Людмила.

Она знала про академика и про высотку на площади Восстания. Туда Катерина ездила нечасто. Вначале Людмила убеждала Катерину, что глупо иметь в Москве родственника-академика и работать на галантерейной фабрике. Мог бы пристроить в какой-нибудь институт лаборанткой. Катерина после того разговора рассказывать об академике перестала.

Знакомясь, Людмила обычно представлялась студенткой медицинского института и охотно рассказывала истории из жизни психов, с которыми ей приходилось встречаться во время студенческой практики в Институте имени Кащенко. Она действительно знала немало интересных случаев: уйдя с автозавода, несколько месяцев проработала в этом институте санитаркой, пока не устроилась на хлебозавод. Раньше Людмила старалась не говорить о родителях, но после приезда Катерины, наслушавшись ее рассказов об академике, если уж очень приставали с расспросами, говорила, что отец ее – академик.

Людмила представляла себя в трехкомнатной квартире высотного здания. Они с Катериной взяли бы себе по комнате каждая. Быть одной в комнате – это же счастье! И отдельный туалет, когда не надо стоять в очереди, переминаясь с ноги на ногу, и торопиться, потому что знаешь, что другие ждут! И отдельная ванная, а не общий душ со скользким от мыла кафельным полом. И можно собрать всех знакомых на ужин. Тогда те, кто не верил, что она – дочь академика, поверят, а кто верил, смогут точно в этом убедиться. Но о вечеринке сейчас говорить Катерине не надо, лучше потом.

– Возьми меня с собой пожить, – предложила Людмила. – Вдвоем все-таки веселее!

– Я поговорю с Александром Михайловичем, – пообещала Катерина.

Она поговорит, и ей наверняка откажут. А если откажут, Катерина ни за что не согласится, чтобы Людмила переехала без разрешения.

– Я поеду с тобой, – сказала Людмила. – Ты спросишь, они посмотрят на меня, увидят, что я не какая-нибудь лахудра. Возьми меня с собой!