Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

В 1927 году Джузеппе Белланке, невысокому (ростом всего лишь в пять футов и один дюйм), скромному и добродушному человеку, был сорок один год, то есть он был старше почти всех, кто принимал участие в подготовке к перелету через Атлантику. Он вырос на Сицилии, в семье мельника, и изучал инженерное дело в Миланском техническом институте, где увлекся авиацией. В 1911 году Белланка эмигрировал в Америку вместе со своей большой семьей – родителями и восемью братьями и сестрами, – которая поселилась в Бруклине. В подвале их нового дома он построил аэроплан. Потом он сам научился летать, начав с небольших отрывов от земли и постепенно увеличивая время полета.

Белланка был блестящим, новаторским конструктором. Он одним из первых в мире начал устанавливать на свои самолеты моторы с воздушным охлаждением, закрывать кабину (конечно, не для удобства пилота и пассажиров, а для повышения аэродинамики) и придавать всем внешним деталям обтекаемую форму. Подпорки в конструкции Белланки не просто поддерживали крылья, они способствовали вертикальной тяге, или, по меньшей мере, уменьшали силу сопротивления. Как следствие, самолет Белланки был, пожалуй, лучшим в мире для своего размера.

К сожалению, бизнесмен из Белланки был никудышный, и он постоянно испытывал недостаток средств. Какое-то время он работал на компанию «Райт корпорейшн», но потом компания решила свернуть конструкторскую деятельность и сосредоточиться на двигателях, и при этом – по всей видимости, к ужасу самого Белланки – продала столь обожаемый им самолет Чарльзу Левину. Поскольку этот самолет был единственным существующим созданием его гения, Белланке пришлось перейти к Левину вместе с самолетом. Так началась его непродолжительная и крайне неудачная связь с сомнительным дельцом.

Все члены команды Левина постоянно ссорились между собой. Левин настаивал на том, чтобы установить в самолете рацию, не для безопасности, а чтобы авиаторы могли отсылать сообщения проходящим судам, которые он потом мог бы продавать газетчикам. Для облегчения связи Левин предложил следовать маршрутом, обычным для морских сообщений, а не по дуге большого круга, что только добавляло риска. Белланка, обычно сдержанный, яростно сопротивлялся. Он утверждал, что рация увеличит нагрузку, повысит опасность пожара и может оказаться помехой для компаса. В любом случае летчики будут слишком заняты управлением, чтобы в красках описывать свои впечатления от полета для газет. По меньшей мере четырежды Левин приказывал механикам установить рацию, и каждый раз Белланка приказывал снять ее – каждый раз Левину это стоило 75 долларов, и каждый раз он впадал в бешенство.

Незадолго до запланированного дня вылета Левин ухудшил ситуацию, предоставив Бертро и Чемберлину контракты для подписи. Несколько недель он обещал им выплатить половину доходов от перелета и щедрую страховку на случай гибели, которую должны были получить их жены. Но в представленном им документе ничего этого не было. В нем было написано, что Левин получает все деньги и что в течение года, последующего за перелетом, они должны передать ему все права на управление всеми мероприятиями. Он собирался сам организовывать выступления, устраивать представления, договариваться о съемках в фильмах и всячески эксплуатировать их достижение. За это он обязался выплачивать им 150 долларов в неделю, а также неуказанные нерегулярные «премии» по своему усмотрению. Когда его спросили о страховке, Левин сказал, что подумает об этом после того, как Бертро и Чемберлин подпишут контракт. И в тот же самый день, когда он сообщил Бертро и Чемберлину, что забирает у них все деньги, он объявил журналистам, что «каждая монета из призовых денег достанется пилотам “Колумбии”».

Бертро, уставший от двуличия Левина и его бесконечных уверток, обратился к юристу Кларенсу Натту, и тот помог ему составить требование о запрете на любой вылет самолета от имени Левина, пока не будет решен вопрос страховки и более справедливых выплат. Судебное разбирательство было назначено на 20 мая (на дату, которая окажется судьбоносной для всех участников трансатлантической гонки). Словно доказывая, что нет предела его непредсказуемости, Левин заявил, что готов выплатить Линдбергу 25 000 долларов, чтобы тот сопроводил его в Париж. Линдберг вежливо напомнил о том, что в его самолете нет места для пассажира.

В результате Линдберг оказался предоставленным сам себе, по крайней мере до конца недели, если только позволит погода. Постепенно и другие переставали сомневаться в его успехе. Проработав под началом Линдберга неделю, Эдвард Маллиган, один из приписанных к нему механиков, подбежал к коллеге и радостно крикнул: «Говорю тебе, Джо, этот парень победит! Точно победит!»

Между тем погода оставалась ужасной, не только в Нью-Йорке, но и по всей стране. В Вашингтоне 14 мая по кладбищу Проспект-Хилл прошел торнадо шириной в пятьдесят футов у основания, который потом пробежался по Род-Айленд-авеню, выворачивая с корнем деревья и вызывая ужас у наблюдателей, после чего исчез примерно через минуту после своего появления. На западе жителей заставали врасплох неожиданно поздние снегопады. В Детройте из-за снега пришлось отложить игру между «Тиграми» и «Янкиз» (это был рекорд по дате отложенного из-за снега матча в высшей лиге). А в долине реки Миссисипи в среднем и южном ее течении продолжали идти дожди.

Из-за плохой погоды Франческо де Пинедо, возобновивший свой тур по Америке на новом самолете, прибыл из Мемфиса в Чикаго на пять часов позже. Этот тур становился все более и более неудобным для хозяев, поскольку постепенно принимал все более политическую окраску и в конце концов окончился насилием. Пинедо имел привычку делать совершенно неподобающие высказывания. Во время встречи с мэром Нью-Йорка Джимми Уокером он сказал: «Я считаю, что Нью-Йорк – лучший фашистский город во всем мире». Два дня спустя, когда Пинедо обращался к сторонникам фашизма в отделении Итальянского легиона на Второй авеню, здание окружили две тысячи антифашистских демонстрантов и принялись бросать в окна кирпичи. Находившиеся внутри выскочили и стали драться с демонстрантами. К тому времени, когда подъехала полиция, уже собралась толпа в десять тысяч человек. Полиция принялась наводить порядок дубинками, обрушивая их направо и налево. Тем временем Пинедо продолжал свою речь, словно не видя, что обращается к почти пустому залу. Количество пострадавших не уточнялось.

Чикаго был последней остановкой Пинедо в США из сорока четырех, после чего он направился обратно в Европу через Квебек и Ньюфаундленд. Он надеялся украсть победу у авиаторов с аэродрома имени Рузвельта, перелетев через Атлантику раньше их. На приз Ортейга он не претендовал, потому что собирался заправляться на Азорских островах, но все равно, если бы он приземлился в Ле-Бурже, то это было бы огромным символическим триумфом фашизма – ему бы представился очередной шанс покрасоваться на публике, упершись руками в бока и снисходительно посматривая на американских авиаторов.

К счастью для него, никаких антифашистских демонстраций в Чикаго не было, хотя, по иронии судьбы, Пинедо получил серьезные травмы, когда авиатора хлопали по плечу и обнимали его сторонники в черных рубашках, которых у чикагского яхт-клуба собралось несколько сотен.