Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

4 ноября я получил телеграмму от мистера Престона, британского консула в Екатеринбурге, в которой у меня спрашивали, можно ли послать отряд для участия 9 ноября в празднестве по случаю провозглашения независимости Чехословакии и презентации флагов четырех батальонов чешской национальной армии. Я посоветовался с генералом Ноксом, и он, получив похожую телеграмму от генерала Гайды, командовавшего войсками в Екатеринбурге, спросил меня, нельзя ли послать отряд, который посетит несколько участков фронта на Урале для оказания моральной поддержки уставшим от войны ветеранам наших союзников. Было решено, что для этой цели я возьму полковой оркестр и охрану из сотни отборных солдат. И чехов, и русских огорчало долгое ожидание обещанной помощи из Англии и появления на сцене первых солдат в форме.

Все приготовления к моей поездке были сделаны, отъезд из Омска назначен на три часа дня в пятницу. Утром в пятницу мне сообщили, что военный министр адмирал Колчак тоже поедет на чешскую церемонию, и поскольку локомотивов не хватало, не позволю ли я, чтобы его вагон прицепили к моему поезду. Я с готовностью согласился. Около полудня поступила еще одна депеша, в которой мне сообщали, что вагон адмирала занят женами и детьми его бывших подчиненных, флотских офицеров, что других вагонов нет, но что к семи вечера они надеются найти вагон. В результате мы не могли выехать из города до этого времени. Не успели мы, проделав меньше мили пути, добраться до станции на магистрали, как служащие сообщили мне, что в вагоне адмирала что-то сломалось и, чтобы устранить неисправность, понадобится два часа. Я почувствовал, что это намеренная попытка не дать адмиралу или мне совершить поездку. В одиннадцать вечера я пошел в мастерские, где должны были заниматься ремонтом, и просидел на наковальне до четырех часов жуткой сибирской ночи, пока добродушный русский кузнец не закончил свою часть работы. Ни одному русскому чиновнику даже не придет в голову сделать что-нибудь прямо, если есть какой-нибудь извилистый путь добиться своей цели. Поэтому полковник Франк от моего имени телеграфировал всем начальникам на железной дороге, приказывая, чтобы они под страхом расстрела на месте освободили свои участки путей и подготовили на каждой предполагаемой остановке локомотивы для экспресса, которые смогли бы везти дальше поезд адмирала сразу же после его прибытия. Мы подкупили старого русского проводника, чтобы он раздобыл нам российский флаг и прикрепил его к вагону адмирала, что он и сделал. Так мы стали первым поездом, который осмелился проездить с российским флагом больше года. Кроме того, у нас было два Юнион Джека, и мы с русскими служащими сочли, что такая комбинация должна вызвать наибольшее уважение.

В результате вместо семи вечера мы тронулись в путь в семь утра с опозданием ровно в двенадцать часов, но прибыли в пункт назначения на час раньше положенного времени. Нас ждал почетный караул и довольно скудный завтрак. Нам поднесли хлеб и соль на красивом деревянном подносе, где дамы изобразили древний монастырь, под стенами которого должна была состояться праздничная чешская церемония. Мы прошли маршем мимо здания, где держали в заключении царя Николая и его семью и откуда их увели на смерть. Я не хотел верить тем непередаваемым ужасам, которым, как утверждали, подверглись женщины его семьи, но утверждения звучали категорически. В России лучше не верить ничему, что говорится, и даже то, что видишь собственными глазами, не всегда можно считать тем, чем кажется.

Мы отдали честь флагу на консульстве, откуда наш добрый товарищ и соотечественник консул Престон от души аплодировал и людям, и лошадям. Внезапно мы повернули направо и вышли на огромную площадь, где по кругу уже стояли чешские войска: пехота, артиллерия и кавалерия. Зрелище было поистине грандиозным. В углу площади возвели сцену, справа от которой нам предоставили почетное место, и по какой-то странной причине, так и оставшейся мне непонятной, попросили сыграть британский национальный гимн, когда вся чешская армия застыла по стойке смирно, и на площадь въехал генерал Гайда со своим штабом и флагами. Я чувствовал, что мы празднуем рождение нации. В этой сцене была та особая торжественность, которая дает ощущение, что момент чреват событиями мирового значения. Одной из чешских частей был батальон, знакомый мне по Уссурийску. А самым гордым человеком среди всех казался мой старый приятель капитан (теперь уже полковник) Стефан, принимавший из рук священника освященные флаги своей страны. Сколько же пива мы с ним выпьем, вспоминая горячие дни в Восточной Сибири, если я когда-нибудь встречусь с ним в его любимой Праге!

Это было мое первое знакомство с бравым молодым чешским офицером, генералом Гайдой, который исключительно благодаря своей отваге сыграл такую важную роль в том, чтобы пробить для своей армии путь с востока на запад. Потом состоялся обычный банкет, на котором адмирал Колчак произнес первую важную речь после своего назначения военным министром. Я сказал, что моя страна рада рождению новых наций и обретению свободы угнетенными народами во всем мире. Кроме того, я выразил удовольствие по поводу того, что первым актом русского военного министра стало посещение его армии на фронте и его личное знакомство с условиями, в которых находятся русские солдаты, доблестно сражающиеся, чтобы защитить народ и государство от насилия и анархии.

По окончании церемонии мы сразу же отправились на кунгурский фронт, и раннее утро застало нас быстро спускающимися по европейской стороне Уральских гор. Огромные леса тонули в снегу, покрывавшем горные склоны, а температура стояла совершенно невозможная для британских военных операций. Около одиннадцати утра мы прибыли в штаб-квартиру армии под командованием генерала графа Голицына. У нас состоялась долгая беседа, а потом завтрак в его столовой, располагавшейся в восьмиколесном американском грузовике. Временами то справа, то слева рвались снаряды, но совсем близко никто не подходил, а в два часа дня огонь прекратился совсем. Было решено выдвинуться вперед до передового аванпоста, взяв с собой полковой оркестр, и дать и друзьям, и врагам возможность оценить образцы британской музыки. Мы дошли до точки, где была железнодорожная выемка – отличное укрытие для оркестра, а штаб адмирала и моя Миддлсекская гвардия пошли вперед, чтобы взглянуть на противника. Оркестр сыграл «Полковника Боги», потом я уже не помню что, но, пока мы ощупью пробирались мимо пулеметных ям и прочего, оркестр позади нас заиграл «Типперэри». Это стало последней каплей в чаше большевицкого терпения! Знаменитая военная мелодия так подействовала на нервы их артиллеристов, что они начали стрелять что было мочи. Нет смысла говорить о том, что их снаряды даже близко не попадали в цель. Просвистев над нашими головами, они разрывались среди лесных деревьев, впрочем, один упал вблизи железнодорожного моста и разорвался, словно петарда Ночью костров в Хампстеде[1]. Неспособность оценить хорошую музыку, которую мы с таким трудом дали им послушать, свидетельствовала о явной нехватке культуры у большевицких офицеров. Оркестр закончил играть, и обстрел прекратился. Я вообразил, что они напугали наших музыкантов, но на самом деле этот уникальный опыт доставил им огромное удовольствие.