Наш человек в Мьянме - Петр Козьма

Живописность картине придает, однако, не только средневековая технология. Вдоль всей производственной цепочки находятся люди, которые ведут себя так, как им заблагорассудится. По мьянманской традиции человек, принесший золото на очистку, должен видеть весь ход этого процесса, чтобы потом не было упреков и подозрений в том, что Ба Тан втихаря отпилил себе кусочек. Клиенты сидят на корточках у очагов и смотрят на процесс.

Здесь же бродят знакомые работников аффинажного производства, пришедшие поболтать с ними «за жизнь», а заодно пообедать в такой живописной обстановке. Рядом плавится золото, чуть поодаль специальный сотрудник опускает еще теплые слитки в воду, измеряя их объем, а потом взвешивает на специальных весах и складирует в ячейки этажерки, у которой даже нет дверей. Некоторые слитки клиенты забирают сразу, некоторые лежат на полке и ждут своих владельцев. И никто с воплями «Это ограбление!» не хватает с полки золотые слитки и не убегает с ними в неизвестном направлении.

Другая картина. Однажды я помогал израильским ювелирам в их шопинг-туре в Янгоне. Жили они в отеле «Седона», и по договоренности несколько мьянманских владельцев ювелирного бизнеса привозили свои камни туда. В числе визитеров были две дамы — владелицы крупных янгонских ювелирных бутиков. Они приехали в «Седону» на автомобилеи в номере выложили на кровать из дамского ридикюля привезенные ими камни. После беседы они собрали камни, спокойно сели в машину и уехали. Никаких БТРов и машин вооруженного сопровождения рядом не наблюдалось. После этого один из ювелиров сказал: «Я не знаю, как к этому относиться, но десять минут назад у меня на одеяле лежал как минимум миллион долларов. И они спокойно пошли с этим богатством в номер к незнакомым людям, которые вполне могли тюкнуть их по голове, вывесить табличку «не беспокоить» и поехать с камнями в аэропорт».

Тот, кто живет в Мьянме, может привести массу подобных примеровсвоеобразного отношения мьянманцев к чужому богатству. Именно поэтому очень интересно попытаться разобраться в причинах такого отношения.

С одной стороны, сами мьянманцы объясняют это отражением их гордого национального характера. По их мнению, мьянманец скорее попросит, чем украдет. Вот почему в Мьянме по сравнению с соседними странами столь редки кражи, хотя ситуация постепенно меняется не в лучшую сторону, о чем свидетельствуют хотя бы решетки на окнах многих домов.

Лично я к этому добавил бы еще и другое. Неизбранная власть, а военные, управлявшие Мьянмой на протяжении многих десятилетий, были именно такой властью, для мьянманца не была авторитетом; рядовой мьянманец эту власть, мягко говоря, не любил, и в ее праве решать за него, что хорошо и что плохо, он отказывал по определению. В этом своем внутреннем ощущении живущий при военной диктатуре мьянманец был поразительно свободнее, скажем, нынешнего американца, европейца или тем более сингапурца и россиянина. Это отношение к власти по инерции существует до сих пор, даже после проведения выборов и начала демократических реформ, и если оно меняется, то очень медленно.

В условиях неизбранной власти мьянманец всегда решает сам, что такое хорошо и что такое плохо, а не перекладывает эту ответственность на внешнего регулятора — на абстрактный «закон» или на конкретного полицейского. И если напиться и подраться для него еще допустимо, то брать чужое — просто нельзя. Именно поэтому толпа, если в автобусе вдруг поймают карманника (случай до сих пор крайне редкий), вытаскивает его наружу и всем автобусом, включая кондукторов и водителя, избивает его до полусмерти, а потом оставляет его валяться в крови и в грязи на обочине; при этом ни у кого даже мысли не возникает передать его полиции.

У тайцев на определенном этапе был мощный моральный ограничитель — король, авторитет которого в том числе регулировал и «моральность» поведения тайца. В Мьянме такого авторитета нет, и поэтому самый главный моральный ограничитель для мьянманца — это он сам. Тот, кто действует вопреки здравому смыслу или вопреки общим представлениям о морали, повторяет судьбу карманника, пойманного в автобусе.

На это накладывается и специфическое отношение мьянманцев к богатству, опять же, постепенно начинающее меняться, особенно у молодого поколения). Здесь до сих пор нет культуры кичиться своим богатством, демонстрируя публике часы за 100 тысяч долларов. Богатые даже по российским меркам мьянманцы, разъезжающие на машинах, которые вместе с пермитом на ввоз обошлись им в 300–400 тысяч долларов, ходят при этом в стоптанных тапках, старых юбках и драных майках. Очень часто возникает диссонанс между видом посетителей янгонских ресторанов и автомобилей, стоящих у этого ресторана на паркинге. При всей престижности дорогого автомобиля для мьянманца это — прежде всего красивая игрушка, с которой приятно проводить время.

Один из моих друзей, посетивших Мьянму, как-то высказался о том, почему, по его мнению, нынешние очень богатые русские не пойдут делать бизнес в Мьянму: их тут просто не оценят. Не оценят их крутые часы, фирменные шмотки, дорогой автомобиль. А не чувствовать на себе восхищенные и завистливые взгляды публики для таких людей означает усомниться в собственном существовании. Да и пальцы крутить перед теми, кого ты не подавил стоимостью своих запонок, как-то проблематично.

При этом я не собираюсь говорить глупости из цикла «мьянманцам не нужны деньги». Естественно, нужны — еще как! Только основная проблема для них состоит в том, что это должны быть свои, а не чужие деньги. Даже если ты заработал эти деньги хитростью — это все равно твои деньги, потому что это была твоя хитрость. А вот если ты полез в чужой карман — то это деньги чужие.

Впрочем, есть еще одна составляющая, которая заставит мьянманца сто раз подумать, прежде чем взять что-то чужое. При всем внешнем раздолбайстве мьянманское общество довольно хорошо просматривается насквозь. Главная причина этого — патриархальный быт, когда каждый мьянманец знает уйму троюродных и четвероюродных родственников, и не только знает, а постоянно поддерживает с ними общение. Именно поэтому у каждого мьянманца на неделе обязательно пара свадеб и пара похорон, на которых он обязан побывать. В свою очередь, эти свадьбы, юбилеи, рождения детей, получение дипломов, приезды родственников из-за границы, годовщины событий, отмечаемые совместно религиозные праздники и, конечно, похороны, — также способствуют постоянной коммуникации больших семей. И если вы в Янгоне встретите двух людей и дадите им пообщаться, они (гарантирую процентов на 90!) очень быстро выяснят, по какой линии они находятся в родстве, и найдут кучу общих знакомых. И это в городе с пятимиллионным населением!

В итоге практически любой житель Янгона всегда на виду. И каждый день его жизни может быть реконструирован довольно точно: где он был, что делал, сколько тратил. Если у этого янгонца вдруг завелись деньги, то семья должна знать, откуда ни взялись. Никто на эти деньги не покушается, просто деньги должны быть легитимны в семейном сознании. Исходя из этого, если ты не можешь объяснить происхождение появившихся у тебя денег, ты будешь вынужден вести жизнь подпольного миллионера Корейко.

Так что мьянманец не пойдет на грабеж не только потому, что это противоречит его нравственным устоям: это просто бессмысленно с любой точки зрения. При этом семья в широком понимании этого слова его «сдаст» без проблем, если вдруг окажется, что он нарушил некие моральные нормы, которые отстаивает большинство. Сдаст, естественно, не полиции, а тем, кому он нанес ущерб.