Кащенко! Записки не сумасшедшего - Елена Котова

– Лена, ни от чего, я говорю вам, мне новая схема не пошла. Мне так плохо. Опять голоса начались. Мне страшно, Лена!

Я смотрю на этого ребенка, двадцатипятилетнюю дурочку, которая еще пару дней назад, казалось, уверенно шла на поправку. Мы говорили о том, как ей нарастить вокруг себя заборчик потолще, необходимый для суровой жизни за стенами больницы, она смеялась, соглашалась, давала слово работать над собой, не реагировать на всякую чушь, не расстраиваться.

Алечке папа присылает с водителем фрукты, особенно любит девочка маракуйю и личи. Когда ее заставляют выносить помойку или прикатить из пищеблока тележки с судками и бидонами, Аля выходит на улицу в сапожках «Гермес».

Сейчас у нее тремор, голова снова вжата в сутулые плечи. Аля не хочет расставаться со своей болезнью, без нее она останется совсем одна. Лучше бы папа сам к ней приезжал, без фруктов… Лучше бы он не покупал ей сапоги, а занялся бы лет десять назад ее головой. Или просто любил бы?

– Мой папа все может. Он… Лена… вы не представляете, какие у него связи. Я закину удочку, может, он вам поможет. Мне так хочется, чтобы у вас все было хорошо. Вы такая сильная, но вам надо помочь. Я обязательно через водителя передам папе, – Аля многозначительно смотрит мне в лицо, не мигая. В ее глазах страх и тревога. Отходит от меня, закуривает. Стоит столбиком, не шевелясь, подняв плечи, как бы закрывая себя от мира.

Мне хочется наорать на нее: «Какие, к черту, связи! Почему он запихнул тебя в бюджетную психушку? Почему не отправил на швейцарский курорт, к психотерапевтам, если у него есть деньги на водителя и маракуйю?!»…

– Аль, а как ты вообще здесь оказалась? Я так думаю, твои родители могли бы положить тебя в нормальную коммерческую клинику?

– Это все мама. Мы с ней пошли в ПНД, а оттуда меня сюда прямо на «скорой». Папа очень на нее ругался из-за этого.

– А почему он тебя отсюда не переведет? – я спрашиваю, сама не зная зачем. Ведь ей же только больнее от моих вопросов, или нет?

– Он говорит, тут врачи хорошие.

– А зачем ты пошла вообще в районный ПНД?

– Не знаю… – слабенький, тоненький голосок. – Мама повела.

«Ей точно двадцать пять лет?»

– А что, думаешь, тринадцать? – с усмешкой бормочет окно.

Это значит, я снова вернулась к своему окну после завтрака. Стою рядом с ним с кружкой свежезаваренного чая и с сигареткой, конечно. Я ничего не думаю, я просто не могу представить себе Алину жизнь, хотя еще недавно казалось, что могу.

– Ох, – вздыхает окно, – что тут непонятного? Стандартная история… Родители развелись. С отчимом отношения непонятно какие. Матери она не особо нужна, разве что насолить бывшему мужу. Тот пытается заглушить чувство вины.

– Получается, родители девчонку загубили? – я не произношу этих слов, это безмолвная мысль, но окно слышит ее:

– Я наблюдатель, а не морализатор, – заявляет оно мне, снова усмехаясь под шум вентилятора, который урчит, ворчит сам по себе, и непонятно, почему он производит эти звуки, ведь он давно сломан. – Прикинь, Але не надо думать, где взять деньги на маракуйю и сапоги… Она убедила себя, что ей трудно учиться, а работать вообще невозможно, она же не может сосредоточиться. Чем пустоту заполнять?

– Да, невозможно, наверное, сутками креститься и бить поклоны.

– Возможно, невозможно… Не знаю. Она пустоту болезнью заполнила, холит, поливает ее бережно, как любимый цветок.

Вот и весь сказ.

Отлепляюсь от окна, оно ворчливое и неласковое сегодня. В палате сестра-хозяйка проверяет ногти.

– Так, тупые? – спрашивает меня.

– Тупые, тупые, а вообще это гель! – поднимаю я глаза на нее.

– Ну ладно… Пока… А ты, голуба? – обращается сестра-хозяйка к Оле. – Пилить будешь или будем резать?

– Я подпилю.

– Ну ладно… А тебе, дорогуша, точно резать. И тебе резать, и тебе. Сейчас к вам с ножницами приду.

Представляю, как еще через несколько дней мне откромсают ногти канцелярскими ножницами. Дай Бог, чтобы это была моя самая большая проблема. Странно, почему про ногти вспомнили именно сегодня? Неужели Марианна спровоцировала? Дурацкая мысль…

Вечером, в «телефонное время», звонит мой британский адвокат. Да, еще есть и такой. Уголовка не только в России. Точно такая же – параллельно – в Лондоне. Что они могут там расследовать без меня – вопрос загадочный. Но установка, полученная с политических верхов, что надо вывести на чистую воду русскую коррупцию, не дает англичанам возможности признать, что нельзя преследовать человека за одно и то же в двух странах. Нельзя этого делать! Запрещено международными законами. Но Служба королевских прокуроров не спешит, выжидает. Что ждут, они, видимо, и сами не знают. Может, что я от русского следствия сбегу и тут же рвану в Лондон? На шопинг, например… Поэтому вынуждена держать и английского адвоката. Господи, они меня уже давно разорили…

Итак, Мэтью, мой английский адвокат. Мэтью обстоятельно расспрашивает, какие тут условия, чем вообще могли руководствоваться следователи, закрывшие меня в luna bin, в дурку… Не думаю, что он за меня страдает, хотя он очень и очень неплохой человек. Но вдруг в подробностях тутошнего бытописания всплывет что-то стоящее для целей моей защиты в Лондоне.

– Я помню, как ты плохо себя чувствовала всю зиму, – говорит участливый Мэтью. – У тебя кружилась голова, ты была в таком подавленном состоянии. Это стресс, ясно совершенно. А сколько раз ты падала? Ты сломала руку, потом упала и порвала что-то на ноге, правильно? А потом еще писала мне, что в театре упала на лестнице и тебе поставили диагноз – сотрясение мозга. Это же все от стресса!

– Мэтью, это ты к чему? – спрашиваю я.

– К тому, что ты, на мой взгляд, не можешь ходить на допросы. С такой явной сосудистой патологией в Британии тебя точно освободили бы от уголовной ответственности!

– А это ты к чему?

– Не знаю… Просто теоретически: что будет, если они признают, что у тебя нервное расстройство? Ведь это, скорее всего, так и есть?

– Мэтт, у нас нет понятия «нервное расстройство». Тут не неврологи, тут психиатры. Либо я псих, либо здоровый человек.

– А что будет – чисто гипотетически, – если они признают, что ты психически нездорова?

– Применение статьи 81 УПК… Вызовут судью из местного суда и прокурора. Скажут, что пришли к заключению о том, что я психически нездорова. Решением суда назначат принудительное психиатрическое лечение. Будут лечить месяцев шесть. А может, и год, это как пойдет. В общем, ровно до того, пока они же не признают, что теперь я вылечилась. После этого следствие продолжится.

Мэтью молчит, я ясно вижу – именно вижу, – как он офигевает.

– I can't believe this. Russia is a First World country! It’s twenty first century, c’mon! This sounds like dark ages.