Китаец - Хеннинг Манкелль

— Я имею кое-что сообщить касательно самого преступления. И хотела бы поговорить с Виви Сундберг.

— Почему бы не поговорить со мной? Она очень занята.

— Я уже говорила с ней и хочу продолжить.

Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Биргитта Руслин придвинула к себе папку с надписью «Брита и Август Андрен». Первое, что она увидела, повергло ее в ужас. Фотографии, сделанные в доме. Только теперь до нее дошел масштаб резни. Она смотрела на снимки изрезанных, распоротых тел. Женщину практически невозможно опознать — лицо раскроено почти надвое. У мужчины чуть не напрочь отсечена рука.

Биргитта Руслин захлопнула папку, оттолкнула от себя. Но увиденное осталось в памяти, от него не избавишься. Хотя за долгие годы работы в суде она не раз видела фотографии садистского насилия, ни с чем подобным тому, что находилось в папках Эрика Худдена, ей сталкиваться не доводилось.

Он вернулся, кивком предложил ей пройти с ним.

Виви Сундберг сидела за письменным столом, загроможденным бумагами. Табельное оружие и мобильник лежали поверх битком набитого регистратора. Она указала на посетительское кресло.

— Вы хотели поговорить со мной. Если я правильно поняла, не поленились приехать сюда аж из Хельсингборга. Видимо, полагаете свою информацию действительно важной, раз проделали такой долгий путь.

Зазвонил телефон. Виви Сундберг отключила его и вопросительно посмотрела на посетительницу.

Биргитта Руслин рассказала, не вдаваясь в детали. Много раз она, сидя в кресле судьи, размышляла о том, как прокурору или защитнику, обвиняемому или свидетелю следует формулировать свои высказывания. Сама она вполне владела этим искусством.

— Наверно, про Неваду вам уже известно, — закончила она.

— Среди полученной нами информации об этом не упоминалось. А мы прорабатываем сводки дважды в день.

— Что вы думаете о моем рассказе?

— Пока ничего.

— Ведь в таком случае речь, вероятно, не о душевнобольном преступнике.

— Я рассмотрю вашу информацию, как и всю прочую. Мы просто завалены сообщениями. Может статься, в том, что сообщают по телефону, в письмах и по электронной почте, найдется крохотная деталь, которая впоследствии сыграет в расследовании важную роль. Но пока это неизвестно.

Виви Сундберг придвинула к себе блокнот и попросила Биргитту Руслин повторить рассказ. Записав, она встала проводить посетительницу.

У стеклянных дверей внизу Виви остановилась:

— Хотите увидеть дом, где выросла ваша мать? И потому приехали?

— А можно?

— Тела увезли. Я могу позволить вам зайти туда, если хотите. Через полчаса поеду в Хешёваллен. Только обещайте ничего там не брать. Некоторые люди готовы отрезать кусок линолеума, где лежал убитый.

— Я не из таких.

— Тогда подождите в машине, поедете следом за мной.

Виви Сундберг нажала на кнопку, двери раздвинулись. Биргитта Руслин поспешила на улицу, прежде чем репортеры, по-прежнему толпившиеся в вестибюле, успели ее задержать.

В машине, положив руку на ключ зажигания, она подумала, что ее постигла неудача. Виви Сундберг ей не поверила. Хотя рано или поздно кто-нибудь из дознавателей займется информацией о Неваде. Но без энтузиазма.

Впрочем, едва ли можно осуждать Виви Сундберг. От Хешёваллена до городка в Неваде очень уж далеко.

Черная машина без полицейских знаков остановилась рядом. Виви Сундберг махнула ей рукой.

В Хешёваллене Виви Сундберг подвела ее к дому и сказала:

— Я оставлю вас здесь, чтобы вы могли побыть наедине со своими мыслями.

Биргитта Руслин глубоко вздохнула и вошла в дом, где горели все лампы.

Она словно шагнула из-за кулис на ярко освещенную сцену. И была в этой драме совершенно одна.

Биргитта Руслин старалась отбросить мысли о мертвецах, окружавших ее, и хотя бы смутно представить себе в этом доме свою мать. Молодую девушку, которую тянет прочь отсюда, но она не может никому об этом заикнуться, даже себе самой признаться не смеет без угрызений совести по отношению к кротким приемным родителям со всеми их добрыми намерениями.

Она стояла в прихожей, прислушивалась. В пустых домах тишина ни о чем не напоминает, думала она. Кто-то ушел отсюда, забрав с собой все звуки. Даже часы не тикают.

Она вошла в гостиную. В лицо пахнуло старыми запахами — от мебели, от рамок с библейскими изречениями, от поблекших фарфоровых ваз, теснившихся на полках и среди цветочных горшков. Потрогав пальцем землю в одном из горшков, она сходила на кухню, отыскала лейку, полила все цветы, какие попались на глаза. Услуга умершим. Потом села на стул, огляделась по сторонам. Много ли вещей в этой комнате были здесь при маме? Наверное, большинство. Все такое старое, вещи стареют вместе с хозяевами.

Пол, где лежали тела, все еще застлан пластиком. Она поднялась по лестнице на второй этаж. В спальне попросторнее — неубранная постель. Из-под кровати торчит тапка. Второй не видно. На этаже еще две комнаты. В той, что выходит на запад, на обоях зверушки — детский узор. Она смутно припомнила, что мать как-то рассказывала про эти обои. Кровать, комод, кресло и стопка тряпичных ковриков у стены. Она открыла стенной шкаф, оклеенный внутри газетами. Выпуски 1969 года. Уже тогда мать не жила здесь более двух десятков лет.

Она села в кресло у окна. На улице стемнело, лесистых холмов за озером не разглядеть. У опушки ходит полицейский, освещенный фонариком коллеги. Временами останавливается, наклоняется к земле, будто ищет что-то.

Биргитту Руслин охватило отчетливое ощущение, что мать совсем близко. Где-то здесь она сидела задолго до ее рождения. Здесь, в комнате, в другом времени. Кто-то сделал зарубки на белом крашеном подоконнике. Может, мама? Может, каждая зарубка — стремление прочь и новый день?

Она встала, спустилась вниз. Возле кухни — комната с кроватью, костыли у стены, старое инвалидное кресло. На полу у ночного столика — эмалированный горшок. Судя по всему, этим помещением давно не пользовались.

Она вернулась в гостиную, тихонько прошлась по комнате, словно опасаясь кого-то потревожить. Ящики секретера наполовину выдвинуты. В одном — скатерти и салфетки, в другом — клубки темной шерсти. В третьем, самом нижнем, — пачки писем и записные книжки в коричневых переплетах. Она взяла одну, открыла. Имени нет. Страницы плотно исписаны бисерным почерком. Достала очки, попробовала разобрать мелкие буквы. Книжка старая, слова написаны в старой орфографии. Чей-то дневник. Речь в записках шла о паровозах, вагонах, железнодорожных рельсах.

Потом вдруг в глаза бросилось слово, заставившее ее вздрогнуть: Невада. Она замерла, затаив дыхание. Что-то вдруг изменилось, пустой и безмолвный дом передал ей сообщение. Она попробовала читать дальше, но тут во входную дверь постучали. Биргитта Руслин положила книжку на место, задвинула ящик. В комнату вошла Виви Сундберг.