Дело о сорока разбойниках - Юлия Нелидова

– Выкопаем похороненных и обработаем хлором, – как само собой разумеющееся предложил Иван Несторович. Он еще не до конца вник в сложность сартовско-русского разлада по вопросам местных обычаев и необходимых медицинских процедур, не подумал он также, что собственное предложение придется ему самому воплощать. Ночью. На кладбище. Совсем позабыв, как он боялся темноты, какие адские приступы одышки и сердечных колик его настигали, едва сгущались сумерки, какие страшные картины рисовало воображение. Но в эту минуту его занимало лишь одно – пресечь процесс заражения холерой любыми средствами.

Доктора все разом в изумлении воззрились на него.

– Выкапывать тела? – едва ль не вскричал ординатор Шифрон. И лицо его перекосило от омерзения.

Заведующий Шварц почесал затылок.

– Отчаянные мысли приходят вам в голову, господин сотрудник Института Пастера, – произнес он. – Верно, на вас сказалась французская сорвиголовость. Конечно, принесло бы немало пользы, коли похороненные зараженные были нейтрализованы хлорной известью… Но вы представляете себе, какой крик поднимут туземцы, если обнаружат перерытые могилы своих близких? Страшно подумать! Тем паче свежо еще в памяти то, как они бросились на Степана Романовича с палками, как били стекла в Канцелярии. А ведь ничего мы, собственно, дурного им не сделали, ну, солдат грозили привести, ежели откажутся докладывать о новых больных и умерших. Они ведь ушлые – дома сидят, пытаются с помощью местных табибов излечиться, помирают тотчас же, ибо местная медицина ограничивается лишь траволечением. А потом родня нам говорит, мол, от старости помер или от чахотки. Вскрытие делать – харам то бишь, запрещено. Ругаются, кулаками машут.

Иноземцев другого мнения был о местных табибах, после того как его от малярии халвачи одним словом излечил. И вовсе не дух противоречия в нем зародил мысль, что восточная медицина таит в себе много небывалых секретов. Достаточно было вспомнить отца всей лекарской науки, господина Авиценну, многотомным трудом коего Европа пользуется испокон веков и ныне не брезгует, или справочник по лекарственным растениям Махмуда Кашгари. Припомнил самаркандского чичероне. Да и сам слышал не раз истории о том, как многие европейцы, прибывшие в Туркестан с набором недугов, чудесным образом излечивались благодаря советам местных врачевателей. Их просто никто никогда не слушал и понять не пытался. Упрямо считали сартов неучами, а ведь напротив, как можно было обогатить медицину европейскую, коли ее с восточной смешать.

Иноземцев скрежетнул зубами, но смолчал. Не его задача кого-то переубеждать, перво-наперво надо бы приступить к обеззараживанию сартовского города, а уж потом спорить.

– Да, – по-прежнему просто сказал он, – нужно перевыкопать тело, обработать его, а следом вернуть на место. Работать ночью, никто не прознает.

– О, как просто вы, Иван Несторович, рассуждаете! И сколько тел вы намерены… «перевыкопать»? – нахмурился Александр Львович, видя, что Иноземцев продолжает утверждаться в этой своей бредовой идее.

– Ежели с десяток кладбищ, на коих… пусть двадцать могил. То будет две сотни. Стало быть, по сорок на каждого из нас. Час на могилу, шесть тел за ночь помножаем на пятерых. Тридцать получается. Две сотни делим на тридцать. За неделю управимся.

– Ну уж, знаете! – вырвалось у господина Шифрона, слушавшего Иноземцева с возрастающим недоумением. – Дудки! Я копать на мусульманском кладбище – пас.

Оба фельдшера ничего не смогли сказать, лишь поморщившись, достали платки.

– А как же хирурги древности?! – воскликнул Иноземцев, вспомнив однажды произнесенные слова Ульяны; он вскочил с места и стал судорожно мерить шагами полы ординаторской – доски громко скрипели под его широкими шагами. – Они разрывали свежие могилы, вынимали из них трупы, с тем чтобы изучить строение человека изнутри? Везалий! Авиценна! Они имели дело с не меньшими фанатиками. Везалию грозил суд инквизиции. Авиценне – шариат!

– Это… – начал было заведующий. – Это чистое безумие! Нас убьют. Это неприемлемо…

– Другого способа прекратить эпидемию – нет, – настаивал пастеровский сорвиголова. – Только подумайте, мы могли спасти весь город. Стоит только хорошенько поработать лопатой.

И тут сомнение и благородные завихрения в сердцах докторов столкнулись в жестокой и беспощадной битве.

– О дивный город! И кущи райские в сравнении с Шашем выглядят убого! А тот, кто поселился здесь надолго, забудет навсегда о рае. Пожалуй, смерть принять в Ташкенте лучше, чем жизнь влачить в другом краю…[20]

– Безумец! – проронил Шифрон, бледный как бумага.

– Нет, – возразил Иноземцев, – это Васифи.

Шифрон сидел с расширившимися глазами и смотрел уже не на Иноземцева, вдруг заговорившего стихами, а мимо, должно быть, представляя себя с лопатой и мешком хлорной извести за спиной, крадущимся средь могил, спасавшим «древний Шаш».

Старший врач, Шварц, пытался уцепиться за собственное благоразумие, но какая-то чертовщинка, русская горячность, порывистость, почти бездумная отчаянность и самоотверженность, присущая любому русичу, допустила толику согласия со словами и убежденностью доктора Иноземцева.

– А была ни была! – махнул рукой он. Но тотчас его лицо скривилось. – Не представляю, как нам это удастся! И ведь не всегда близкие покидают кладбище по окончании похоронного ритуала, иные остаются сторожить на могиле до самого утра, верно, дав какой-то обет, и не одну ночь, а бывает, и три. Что, если мы наткнемся на такого? Что, если случайный прохожий заметит… Упаси бог! Надо хотя бы посоветоваться с Батыршиным. Он-то лучше осведомлен во всех тонкостях и нюансах мусульманского быта.

Батыршин был в восторге от идеи Иноземцева. Более того, он сам уже не раз подавал рапорты и начальнику города, и начальнику уезда о прошении разрешить вскрывать могилы, ему давали согласие, но никто не решался под самым носом у сартов перекапывать их кладбища. Ночью ведь, напротив, самое удобное было время для сего дела, ибо по сартским обычаям год после похорон могилу никто не посещает. «А про обеты всякие – такое только в сказках разных написано. На самом же деле мусульманские кладбища – это самые тихие и спокойные места во всем свете белом», – уверял городской врач.

Сам же он был уже стар и только и думал, что об отставке, да кому передать свою нелегкую ношу – должность, а с нею и «Туркестанское оспенное бюро» и химическую лабораторию. По четыре часа в сутки, а то в лучшем случае спать он уже намаялся за двадцать пять лет службы. И с надеждой уповал, что приедет из Петербурга какой-нибудь толковый врач. А тут сразу два прибыло. Господин Боровский уже успел покорить Мухаммада-Ханафию Алюковича своей неуемной энергией и глубокими познаниями, но и Иноземцев не ударил в грязь лицом, мало того что самолично обходы махаллей возобновил, так еще и взялся осуществить заветную мечту городского доктора – обеззаразить наконец ташкентскую землю.

В первую ночь Иван Несторович отправился на кладбище один. Хоть и проявляли господа доктора и подлекари небольшую степень согласия и готовности составить ему компанию, но не нашли в себе смелости сделать это тотчас же и без длительной внутренней подготовки. Нуждались они, так сказать, в неком душевном настрое.