Хроники исхода - Алекс Тимофеев

Упаковали пленных на заднее сиденье и посадили рядом Соколова, которому я вручил наган с приказом стрелять сразу, если кто решится пошалить. Омельянчук был рядом со мной на переднем сиденье с МП-38, также с приказом бдеть. Сам я сел за руль «кюбельвагена». Интересная машина. Это была ее первая модификация – тип 62, выпускалась она с 1939 года, была неприхотливой и считалась внедорожником, хотя имела только задний привод и мотор воздушного охлаждения, прямо как у нашего «запорожца». Шура оседлал мотоцикл, Варя – в коляске, Артем – сзади. Поехали. Немцы в деревне есть? Нет. Теперь будут!

Наш приезд вызвал переполох и действительно напоминал приезд оккупантов в деревню. Не хватало только «бабка, яйки, кура, млеко!». Заглянули к старосте. Он был рад и кланялся, хотя и смотрел удивленно на новые лица. Народ успокоился. «Оккупанты» оказались не страшными и даже частично знакомыми. Начали раскланиваться с нами. Остановиться решили в доме у Михалыча. Ну а где? Своей усадьбы мы тут пока не завели. Загнали машину во двор, а мотоцикл – в кузницу. Забор тут же облепила любопытная детвора. Пленных сразу определили в сарай, а во дворе выставили караул.

Стоять выпало Артему. Бойцов требовалось накормить и обстоятельно расспросить. Еду с собой мы не брали – выход планировался только до деревни. Однако помогли немецкие трофеи. В двух больших кожаных ранцах нашелся не только запас консервов, но и свежий хлеб, домашняя колбаса, вареные яйца, овощи (вот тебе и «яйки-млеко»). Бойцы уплетали жадно, не ели они больше суток. Оба то и дело косились на Варю. Омельянчук произнес тихонько:

– Яка гарна дивчина! – и тут же замолк под суровым взглядом Шуры.

Вообще, после того как красноармейцы услышали волшебные фразы «Главное управление ГБ» и «Осназ НКВД», уровень нашего авторитета поднялся до небес. Побаивались тогда органов. Еще Соколов обратил внимание на наше оружие и форму – очень необычное, мол, все. На что получил суровый ответ от Шуры:

– Оружие секретное, так же как и форма, и даже пристально смотреть в сторону всего этого – уже проступок!

После чего парень опустил глаза в пол и жевал дальше, уже не отсвечивая. Наконец бойцы наелись, и мы решили побеседовать с ними по одному. Омельянчука отправили отнести немного еды пленным и покараулить во дворе, пока не позовем. Строго наказали с местными ни о чем не разговаривать и двор не покидать.

Начали допрос Соколова. Мы с Шурой – за столом, Варя присела в уголке и слушала с интересом. Не каждый день доводится видеть живого предка, да еще с той войны!

Парень был добровольцем, написал заявление на второй день войны, а за день до того он получил аттестат об окончании школы. Неделя ушла на формирование его части и короткое обучение, даже стрелять толком не научили. А потом был первый бой, он же последний. Наспех отрытые траншеи, почти в чистом поле, палящее солнце и стальной каток немецкой бронетехники. Один станковый пулемет на роту, гранат почти нет. Отступление, точнее бегство. Из командиров рядом оказался только младший политрук, шли к своим, но политрук особо не торопился. Сегодня при попытке зайти в деревню нарвались на немцев, бежали. Дальше мы все видели сами. Спросил нас, как обстановка на фронте и как он будет воевать дальше.

Переглянулись и сослались на режим секретности. Понятливо кивнул. Разговор с Максимом дал нам дату – четвертое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Понятно, самое начало войны. Отправили погулять и позвать Омельянчука. Назвался он на украинский манер – Петро (хохол же). Работал механизатором в МТС (машинно-тракторная станция, не путать с оператором сотовой связи) в большом селе под Полтавой. На войну попал по призыву, оказался в одном взводе с Соколовым, успели познакомиться. На вопрос, почему попал в пехоту, а не в танковые войска, например, пожал плечам – кто ж его знает, начальство-то. Остальной рассказ мало отличался от предыдущего. Добавил только, что было очень страшно. Было видно, что воевать он не особо стремится. Ладно, не будем осуждать. Не всем героями быть. По крайней мере, оружие свое не бросал до последнего и добровольно в плен не сдавался. Это мы видели.

Отправили и его во двор. Шура выложил на стол стопку документов. Я полистал их. Документы убитых отложили (что с ними делать – потом решим). А вот и наш «природный» немец – Курт Мёллер, ефрейтор, пехотный полк. Побеседуем? Шура выглянул во двор и гаркнул:

– Омельянчук! Фрица нам приведи!

Через пару минут в комнате появился немец. Держался он с опаской и в то же время с достоинством. Войдя, сразу встал навытяжку и назвал свое имя, звание и номер части. Замер в ожидании. Среднего роста, нормального телосложения, короткие светло-русые волосы. Дальше на вопросы отвечал обстоятельно.

Он был из Восточной Пруссии и жил в пригороде Кенигсберга (почти земляки мы с ним, из одного государства эти земли… были). Работал в автомастерской. Был призван в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Участвовал в Польской кампании. За нее получил треугольник ефрейтора. Служил фактически по специальности – водителем-механиком. В атаки не ходил, возил офицеров. Стрелять приходилось, как же без этого. Но войну не любил, больше предпочитал ковыряться в технике.

– Знаем мы вас, пацифистов-карателей, – хмыкнул Шура.

Ну да выводы делать пока рано, слова его мы все равно не проверим. Хотя я чувствовал – не врет.

Отправили пруссака обратно в сарай. С политруком разговаривать было не о чем от слова «совсем». Сменили Артема в карауле на двух бойцов. Вызвали Цитадель, доложились, запросили новости. Коля хотел сразу лететь к нам – осадили. Нет надобности пока. Сели обедать сами. Делились мнениями. Шура спросил Артема:

– А ты чего из арбалета садил, автомат-то на что тебе?

Парень смутился и ответил, что раньше из него не стрелял. Понятно-с, в армии не служили-с. Дальше, конечно, обсуждали портал. А именно насущную необходимость его контролировать. Мало ли что оттуда завтра вылезет? И, разумеется, то, что он работает только в одну сторону, не сильно утешало. Хотя… Если тут – вход, значит, где-то должен быть и выход? Будем думать!

После обеда Шура оставил в карауле Омельянчука, а сам, припахав Соколова, принялся разбираться с трофеями. Мы втроем решили пройтись по деревне. Заглянули снова к старосте, и я справился, как чувствует себя его дочь. Сван ответил, что ей гораздо лучше, и низко поклонился. Сказал ему, что через пару дней заглянет наш лекарь и лично ее посмотрит. Снова поклон. Спросил его, когда тут начинается сезон весенне-полевых работ. Староста почесал в затылке и ответил, что уже идет вовсю. Ну да, солнышко пригревало хорошо. Подумал о том, что пора картошку сажать. Блин! Вот о чем это я? У нас тут немцы из портала лезут, а я о картошке!

Кстати, говорили мы со Сваном на смеси немецкого и имперского (я уже стал понимать и выговаривать отдельные фразы). Пошли дальше. За нами вилась стайка мальчишек. Выдернули из нее нашего знакомого, владевшего русским, – побудет за гида. Расспрашивали его о местном быте. Ничего особенного, деревня жила своей неторопливой жизнью. Я задал вопрос про разрушенный мост над оврагом. Пацан замялся и ответил, что его прокляли и сколько бы его ни строили – постоянно разрушается. Серьезно? Ну-ну… Затем спросил, давно ли мельница на озере не работает. Мальчишка ответил, что с того момента, как умер старый мельник, а новый не смог найти согласия с водяным и переехал оттуда. Чего?! Какой водяной?! Шутит, что ли, пацан? Да нет, глаза серьезные. Не улыбается. М-да, особенности национальной экологии, однако!