Драконья кровь - Карина Демина

И если бы у Берта получилось, он бы… он прославился бы.

Да.

Именно так.

Дураков не стоит спасать.

Так говорил Дерри, но все равно спасал. Со мной вот возился, хотя все вокруг говорили, что это он зря, что я – озлобленная и неблагодарная, что никогда-то не оценю того, что он для меня делает.

Правы были.

Отчасти.

Тогда я и вправду была далека от понимания. И озлобленности хватало. И обиды. И затрещинами приходилось со мною разговаривать, потому что других слов я не понимала. И пробовала Дерри на прочность раз за разом, стремясь самой себе доказать, что нужна ему не больше, чем другим.

А он терпел.

Спасал дуру.

И когда Томас вдруг бухнулся на колени, угодив ладонями в старое кострище, я отложила удочку. Прикинула, что если позову на помощь, может, кто и услышит, но вряд ли. До города – минут десять бегом. На себе я его не дотащу, даже если постараюсь.

А я постараюсь.

Я не оставлю его одного на этом берегу, где бродит безумец, подаривший мне чужую голову и розу, подозреваю, тоже не свою. Я не хочу, чтобы и Томас лишился головы. Или исчез, как тот маг, которого не нашли, хотя город наш федералы перетряхнули, как старуха старое покрывало.

Тараканов и тех на учет поставили.

- Эй, - я сползла с камня.

Если бы он застонал.

Закричал.

Вообще подал бы знак, что ему плохо, я бы… я бы придумала что-нибудь. Обязательно. Но он просто сидел, вперившись невидящим взглядом в кострище. И только губы вяло шевелились, будто Томас разговаривал с кем-то, кого я не видела.

- Дураков спасать не стоит, - повторила я, присаживаясь рядом.

Песок мокрый и здесь он имеет отвратное обыкновение намертво прилипать к одежде. Потом не выстирать, не выполоскать, хоть ты десять раз воду меняй. А стирать я ненавижу.

- Эй… - я взяла Томаса за руку и сжала. – Очнись, что ли?

Он не пошевелился.

А сердце его скачет, того и гляди захлебнется. И в глазах его появились красные нити сосудов. И ощущение, что еще немного и нити эти лопнут. Ладно, если только в глазах, но вдруг и те, которые в голове? И тогда он умрет.

- Очнись! – я потрясла его за плечи.

Отвесила пощечину, от которой его голова только дернулась, а губа лопнула.

- Да очнись же…

Он медленно повернул голову ко мне. Из треснувшей губы бежала кровь. Томас слизнул ее, моргнул и, резко подавшись вперед, схватил меня.

Очнулся.

Или… не до конца.

Сердце его все еще колотилось, а в левом глазу расползалось алое пятно, будто туман поднимался. Губы растянулись в улыбке. А рука медленно коснулась моего лица. Шершавые пальцы поползли от подбородка, замерли на губах, обрисовав их контур. Тронули нос. Слегка царапнули щеку.

- Уна… - он выдохнул мое имя.

А я… я наклонилась и впилась губами в губы.

Это было, черт возьми, совершенно неправильно. И вообще дураков не стоит спасать, особенно тех, кто дважды наступает на одни и те же грабли.

Его кровь, в отличие от драконьей, была горькой.

И сладкой.

И капля ее, которую я слизала, растеклась по языку малиновым вареньем. Я же поняла, что просто не могу отступить. Не сейчас.

Не здесь.

Я буду собирать эти капли. И ловить его дыхание. Я  подстрою свое собственное, поделюсь теплом и жизнью, которой ему не хватает. Я положу руку на грудь его, не для того, чтобы оттолкнуть, а желая успокоить разбушевавшееся сердце.

И скажу, что жду его.

Женщины ведь умеют ждать, верно? А он услышит. И поверит. Вернется, где бы он ни был, и тогда, возможно, я рискну повторить… или нет?

Томас резко выдохнул.

И снова сгреб меня. Прижал к себе. Он держал крепко и в то же время осторожно. Он смотрел на меня. Просто смотрел и улыбался.

Видел?

Что именно видел.

- Так… - голос вдруг сел. – И будем стоять, да?

- Да, - ответил он, не собираясь разжимать руки. – Если отпущу, ты уйдешь. А я не хочу, чтобы ты уходила.

Куда уйду?

Я этого болезного здесь точно не брошу. До города доведу, найду целителя, знаю, что их тоже приехало пару человек, и пусть уже разбираются.

- Я тебе губу разбила, - призналась и коснулась этой губы, кровь из которой больше не шла. А Томас поймал мои пальцы губами. – Боялась, что не очнешься…

- Спасибо.

- За что?

- За все, - он отстранился. И сел. Отряхнул руки. Осмотрел себя. Хмыкнул так, выразительно. Ну да, мы оба хороши, в песке и еще водоросль его ботинки обвила, точно море спешило предъявить свои права. – Знаешь… я почти уверен, что той ночью мы отправились на усадьбу Эшби. Он сам нас пригласил. Мы… ушли. А потом Берта нашли на берегу. И мать, оказывается, думала, что это я его убил. И отец…

Он замолчал, чтобы через пару минут добавить.

- И я сам. Я тоже думал.

Мокрая прядь волос прилипла к моей щеке, и Томас убрал ее. А потом спрятал руку за спину. Застеснялся прикосновения. Или не хотел больше ко мне прикасаться? Тогда почему он глаз с меня не спускает. А я… я смотрю.

И молчу.

И стоим, два дурака на берегу старого моря, которое на своем веку повидало многое. И теперь оно летит, гонит волну за волной, обдает нас ледяными брызгами, словно подгоняет.

- Ты…

- И возможно, что они правы. Я не думаю, что хотел кого-то убить, тем более Берта… я просто допускаю мысль, что…

Я наклонилась, желая одного: чтобы он, наконец, заткнулся. И поцеловала его снова.

Просто чтобы вспомнить вкус крови.

Той, которая, как малиновое варенье на языке.

Находиться рядом с Николасом Эшби было душно.

Именно.

Милдред ухватилось за это ощущение тяжелого спертого воздуха, который обволакивает влажной пленкой, заставляя дышать чаще, глубже и все равно задыхаться.

- Прошу прощения, - Ник слегка склонил голову и глаза прикрыл. А пожилая леди, державшая его за руку, укоризненно поджала губы.

- Вы не вовремя, - сказала она.

- Бывает, - Лука разглядывал ее, такую невероятно хрупкую, но в то же время сильную, если она не просто выносила присутствие Эшби.

Она ему… сочувствовала? Определенно. У сочувствия запах ванили, той, которую мешают с молоком, нагревая, пока аромат не раскроется.