Очарованный кровью - Дин Кунц

Очень давно и очень хорошо — возможно, с той самой ночи в свой восьмой день рождения, которую она провела под кроватью в обществе гнусного пальметто, — Кот знала, что быть жертвой — это выбор, который человек делает сам. Будучи ребенком, она не умела облечь это озарение в слова и не понимала, почему так много людей выбирает страдание. Только став старше, Кот научилась распознавать чужую ненависть к себе, чужие малодушие и слабость.

Большинство бед и несчастий обрушивается на нас не по воле судьбы, — мы сами призываем их на свою голову.

Котай постоянно стремилась к тому, чтобы не быть жертвой, она всегда пыталась сопротивляться и даже наносить ответные удары. Держаться до последнего ей помогали тщательно выпестованное чувство собственного достоинства, вера и надежда на будущее, однако жертвенность и покорность судьбе были слишком соблазнительны, маня освобождением от ответственности, необходимости о ком-то заботиться и кого-то любить. Страх легко переплавлялся в усталую покорность, а провалы и неудачи не влекли за собой ощущения вины — напротив, из них быстро прорастала жалость к себе, такая уютная и удобная.

И вот теперь Котай снова балансировала на туго натянутой проволоке собственных эмоций и не знала, сумеет ли сохранить равновесие или позволит себе оступиться и упасть.

Фургон снова стал замедлять ход. Теперь он явно сворачивал вправо и как будто собирался съехать с трассы и остановиться. Кот опять подергала дверь. Она знала, что дверь заперта, но все равно продолжала бесшумно налегать на рычаг, физически неспособная сдаться просто так.

Фургон въехал в какую-то наклонную поверхность и покатился еще медленнее.

Кот пошевелилась и, морщась от боли в бедрах и лодыжках и, вместе с тем, радуясь возможности оторвать седалище от жесткого металлического пола, слегка привстала, чтобы заглянуть за перегородку.

Затылок убийцы стал для нее самой ненавистной вещью в мире, и Кот почувствовала, как в ней просыпается остывший гнев. Какие страшные фантазии рождаются внутри этого черепа? Она просто рассвирепела при мысли о том, что он жив, а Лаура мертва; что он, наглый и самодовольный, спокойно сидит за рулем, смакуя воспоминания о крови, о жалобных криках и мольбах о пощаде, которые, наверняка, все еще звучали райской музыкой в его ушах. Непереносимо было думать о том, что после всего, что он совершил, убийца сможет беспрепятственно любоваться закатом, есть персики, нюхать цветы. Его затылок казался Кот похожим на гладкий хитиновый панцирь насекомого, и она почти не сомневалась, что если ей доведется дотронуться до него, он окажется холодным и твердым, как у жука его спинка.

Заглянув через плечо водителя, Кот увидела впереди небольшое возвышение, на вершине которого стояло какое-то непонятное строение, едва видимое в полутьме. Несколько высоких галогеновых светильников разбрасывали вокруг тусклый, серо-желтый свет.

Котай снова пригнулась в своем убежище и крепче сжала рукоятку ножа.

Фургон урча вскарабкался на подъем и снова покатился по горизонтальной плоскости. Скорость его упала еще больше.

Кот повернулась спиной к двери и спустилась на самую нижнюю ступеньку. Правую ногу она поставила ступенькой выше, готовясь оттолкнуться от двери и атаковать. Пока же она надежно укрылась в тени, подальше от света переносной лампы, болтавшейся над столом на тонком витом шнуре. Только бы убийца дал ей шанс…

Взвизгнув тормозами, фургон остановился окончательно.

Где бы они ни были, неподалеку непременно окажутся люди. Люди, которые смогут ей помочь.

Но если она закричит, будет ли слышно снаружи?

Даже если кто-то услышит крик, поспеет ли он вовремя, или убийца с пистолетом в руке окажется проворнее?

Кроме того, они вполне могли остановиться на обочине, на площадке для отдыха, где нет ничего, кроме парковки, нескольких столиков, кабинки туалета и щита, призывающего автотуристов быть осторожнее с огнем. Может быть, убийца притормозил, чтобы воспользоваться общественным туалетом или унитазом в своей собственной крошечной ванной комнате. В этот мертвый час — в три утра — фургон мог оказаться на стоянке единственной машиной. В этом случае она может орать, пока не охрипнет, — все равно на помощь никто не придет.

Двигатель фургона неожиданно заглох, и наступила тишина. Противная вибрация пола тоже прекратилась, зато Кот затряслась как в лихорадке. Она больше не чувствовала себя подавленной, а мышцы живота застонали от напряжения. Она снова была испугана, потому что очень хотела жить.

Разумеется, Кот предпочла бы, чтобы убийца вышел и дал ей возможность незаметно ускользнуть, но если бы он пошел в собственную туалетную комнату, она готова была встретить его. Он должен будет пройти совсем рядом с ней. Так или иначе, но она попробует положить этому конец.

Безумная мысль пронеслась у нее в голове: что будет, когда она проткнет его ножом? Что потечет из раны — кровь, или мерзкий желтый гной, который появляется, когда раздавишь жирного черного жука?

Кот уже не терпелось услышать тяжелые шаги ублюдка, услышать, как прогибается и скрипит под его ногой деформированная металлическая половица, однако ничего не происходило. Вероятно, подумала она, убийца просто воспользовался минутой отдыха и теперь потягивается, разминает затекшие плечи и потирает свою бычью шею, старясь избавиться от легкой дорожной усталости.

А может быть, он все-таки заметил, как она мелькнула в зеркале заднего вида, заметил ее бледное лицо, освещенное болтавшейся над столом переноской, и теперь ползет к ней, бесшумно покинув водительское сиденье и ловко огибая так хорошо ему знакомые скрипучие панели пола? Вот он проскользнул в отгороженный отсек столовой, вот перегибается через стену и стреляет прямо туда, где она скрючилась в темноте, — стреляет ей прямо в лицо…

Кот подняла голову и посмотрела поверх прикрывавшей ее стенки. Она не решилась подняться слишком высоко, так что не видела даже висящей над столом лампы — только ее свет. Ей оставалось только гадать, достаточно ли этого, чтобы заметить, как он приближается, или убийца выскочит перед ней как чертик из табакерки и откроет огонь.

Жить ощущениями.

Он уверен, что только так и надо жить…

Сидя за баранкой своего огромного дома на колесах, он закрыл глаза и потер шею.

Он вовсе не пытался избавиться от боли. Боль пришла к нему сама, и сама уйдет в положенный срок. Он даже гордился тем, что никогда не принимал тиленол и тому подобную дрянь. Обезболивающие — для слабаков.

Единственное, чего ему хотелось, это наслаждаться болью. И он знал — как. Кончики пальцев ловко нашли самую болезненную точку слева от третьего шейного позвонка и нажали. Вскоре боль стала такой сильной, что во мраке под опущенными веками заплясали беловато-серые кляксы, похожие на далекие вспышки фейерверков в лишенном цвета мире.

Превосходно.