Осада Лондона - Генри Джеймс

Литлмор поморщился при этих словах. Ему до смерти надоело ее прошлое. Поэтому он сменил предмет разговора и принялся расспрашивать ее о Лондоне — тема, к которой она отнеслась с большим чувством юмора. Миссис Хедуэй развлекала его с полчаса за счет большинства ее новых друзей и некоторых самых почтенных, освященных веками особенностей великого города. Литлмор и сам, насколько это было возможно, смотрел на Англию со стороны, но, слушая, как она походя расправляется с людьми и вещами, знакомыми ей лишь со вчерашнего дня, он вдруг подумал, что она никогда по-настоящему не войдет в общество. Она, жужжа, бьется о поверхность явлений, как муха об оконное стекло. Ей все здесь чрезвычайно нравилось; она упивалась комплиментами, похвалами, шумом, поднятым вокруг нее; она самоуверенно роняла суждения, словно разбрасывала цветы, и толковала о своих намерениях, своих планах, своих надеждах. Но об Англии она знала столько же, сколько о молекулярной теории. На память ему вновь пришли слова, которыми он некогда охарактеризовал ее Уотервилу: «Elle ne se doute de rien». Внезапно миссис Хедуэй вскочила с места: она ехала на званый обед, пора было переодеваться.

— Я хочу, чтобы вы обещали мне кое-что, прежде чем вы уйдете, — сказала она так, словно это только что пришло ей в голову, но по брошенному на него уже знакомому ему взгляду он понял, что это для нее весьма важно.

— Вас обязательно будут расспрашивать обо мне… — Она умолкла.

— Откуда известно, что мы с вами знакомы?

— Вы этим не хвастались? Так надо вас понимать? Вы умеете быть очень жестоким, когда хотите. Так или иначе, это известно. Возможно, я упоминала об этом. К вам придут, чтобы обо мне расспросить. Я имею в виду — от леди Димейн. Она в ужасном состоянии… она так боится, что ее сын женится на мне.

Литлмор не мог удержаться от смеха.

— А я нет, раз он этого еще не сделал.

— Он не может решиться. Я ему очень нравлюсь, а вместе с тем он полагает, что на мне жениться нельзя.

Поразительно! Так, словно со стороны, говорить о самой себе!

— Жалкий он человек, если он не может взять вас такую, какая вы есть, сказал Литлмор.

Не очень-то это было любезно с его стороны, но миссис Хедуэй предпочла пропустить его слова мимо ушей.

— Что же, он осторожен, — только и сказала она, — и таким ему и следует быть.

— Если он задает слишком много вопросов, не стоит он того, чтобы за него выходить.

— Прошу прощения, но за него стоит выходить, что бы он ни делал… во всяком случае, для меня он стоит того. И я хочу за него выйти… ничего другого я не хочу.

— Что же, он ждет, чтобы я решил это за него?

— Он ждет я сама не знаю чего… чтобы кто-нибудь пришел и сказал ему, что я лучше всех на свете. Тогда он в это поверит. Кто-нибудь, кто жил в Америке и все обо мне знает. Ясное дело, вы — этот самый кто-нибудь, вы созданы для этого. Помните, еще в Париже, я говорила вам, что он хочет все расспросить. Ему стало стыдно, и он отказался от этой мысли; он попытался забыть меня. Но теперь все началось снова, только за это время в дело вмешалась его мать. Она обрабатывает его днем и ночью, точно крот, копает под меня яму, доказывает, что я ему не ровня. Он очень к ней привязан и легко поддается влиянию, я имею в виду — ее влиянию, больше он никого не станет слушать. Кроме меня, разумеется. Ах, уж я старалась на него повлиять, я объясняла ему все сто раз подряд. Но, сами знаете, некоторые вещи так запутаны, а он возвращается к ним снова и снова. Он хочет, чтобы я объяснила ему все до мельчайших подробностей. Он к вам не придет, скорее — мать, сама, или пришлет какое-нибудь доверенное лицо. Я думаю, она пришлет адвоката… они называют его семейным стряпчим. Она хотела отправить его в Америку, чтобы навести там обо мне справки, только не знала куда. Само собой, она не могла ожидать, что я подскажу, куда ехать, тут уж им придется самим поискать. Она все о вас знает, она познакомилась с вашей сестрой. Видите, как много мне известно. Она вас ждет не дождется, она намерена вас подловить. Она полагает, что доберется до вас и вы пойдете ей навстречу… скажете, что ей надо. А она выложит это сэру Артуру. Так что, будьте добры, начисто все отрицайте.

Литлмор внимательно выслушал монолог миссис Хедуэй, но заключительная фраза заставила его изумленно взглянуть на нее.

— Неужели вы думаете, будто от того, что я скажу, хоть что-нибудь зависит?

— Не притворяйтесь! Вы знаете это не хуже меня.

— Вы считаете его порядочным идиотом.

— Неважно, кем я его считаю. Я хочу выйти за него, вот и все. Я прошу, я умоляю вас! Вы можете меня спасти, вы же можете меня погубить. Если вы трус, вы погубите меня. Стоит вам промолвить против меня хоть слово — я погибла.

— Идите, переодевайтесь к обеду, в этом ваше спасенье, — ответил Литлмор, расставаясь с ней у верхней площадки лестницы.

Взять с ней такой тон было, конечно, нетрудно, но что ему сказать людям, намеренным, как выразилась миссис Хедуэй, «подловить» его, Литлмор действительно не знал, хоть и думал об этом всю дорогу домой. Заклинания миссис Хедуэй в какой-то мере подействовали на него; ей удалось заставить его почувствовать свою ответственность. Однако ее успех в свете ожесточил его сердце, ее триумф вызвал в нем раздражение.

В тот вечер Литлмор обедал один; его сестра с мужем, получившие приглашения на каждый день месяца, делили эту трапезу с кем-то из друзей. Однако миссис Долфин вернулась довольно рано и тут же постучалась в небольшую комнату у подножия лестницы, уже получившую название «берлога Литлмора». Реджиналд отправился еще куда-то на вечеринку, а она без промедления поехала домой, ибо ей не терпелось поговорить с братом о важном предмете; она просто не в состоянии была ждать до утра. Миссис Долфин не скрывала своего нетерпения, — она ничем не походила на Джорджа Литлмора.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о миссис Хедуэй, — заявила она.

Литлмор даже вздрогнул: сестра словно прочла его мысли — он как раз пришел, наконец, к решению с ней поговорить. Миссис Долфин развязала мантилью и кинула ее на стул, затем стянула длинные черные перчатки — не такие тонкие, как перчатки миссис Хедуэй: казалось, она готовится к серьезной беседе. Миссис Долфин была невысокая, изящная женщина, в прошлом миловидная, с негромким, тонким голосом, приятными, спокойными манерами и абсолютной уверенностью в том, как следует поступать в каждом конкретном случае. Так именно она всегда и поступала и настолько четко представляла, к чему должен привести каждый ее поступок, что, соверши она оплошность, ей не было бы никаких оправданий. Ее обычно принимали за англичанку, но она неукоснительно подчеркивала, что она — уроженка Америки, ибо льстила себя мыслью, что принадлежит к тому типу американок, которые тем именно выделяются среди других, что редко встречаются. Она была по природе своей чрезвычайно консервативна и, выйдя замуж за консерватора, перегнала в этом качестве даже мужа. Кое-кто из ее старых друзей считал, что со времени замужества она чрезвычайно изменилась. Она знала об английском обществе все, до малейших подробностей, точно сама его изобрела; любое платье сидело на ней как амазонка; у нее были тонкие губы и превосходные зубы, и держалась она столь же самоуверенно, сколь любезно. Она сказала брату, что миссис Хедуэй выдает его за своего близкого друга, не странно ли, что он ни разу не упоминал о ней. Литлмор признал, что знаком с миссис Хедуэй уже давно, поведал, при каких обстоятельствах возникло их знакомство, и добавил, что виделся с нею днем. Он сидел с сигарой в руке, глядя на потолок, а миссис Долфин обстреливала его вопросами. Правда ли, что миссис Хедуэй ему нравится? Считает ли он, что на ней можно жениться? Правда ли, что у нее весьма своеобразная биография?