Милый Эдвард - Энн Наполитано

Этот человек, пожиравший стюардессу взглядом, даже не взглянул на нее.

Господи, думает Джейн. Я уже не сочная, я сухофрукт.

Она проходит сквозь красную занавеску, отделяющую первый класс от эконома. Все места заняты, видно, что пассажирам тут некомфортно сидеть. Джейн быстро надавливает на родимое пятно. Можно ли лететь первым классом и не чувствовать себя виноватой? Чувствует ли ее сосед себя виноватым? Она решает, что, скорее всего, нет.

– Мама! – кричит ей Эдди, и она ищет взглядом своих мальчиков. Голова одного покрыта сединой, головы двух остальных украшает копна непослушных вьющихся волос.

Джейн машет Эдди и вспоминает, как он плакал у нее на руках, как рыдал в своей кроватке, как его укачивал на плече Брюс (эти воспоминания приходят всякий раз, когда она видит сына после долгой разлуки). Первые три месяца после рождения Эдди почти не спал, и это было самое трудное время в жизни Джейн. Гормоны зашкаливали, из груди лилось молоко, и каждую минуту она сталкивалась с неудачами. Трехлетка Джордан смотрел на ее ночную рубашку и нечесаные волосы со страхом и печалью. Джейн осознавала, что подводит саму себя: она всегда верила в то, что может справиться с любой ситуацией, а эта ситуация никак не поддавалась контролю. Она оказалась не той женщиной, какой себя воображала.

До этого момента ее взрослая жизнь протекала гладко. Она сама решала, чего хочет, и добивалась своего: опубликованные рассказы в литературном журнале, Брюс, высокооплачиваемая работа сценариста для телешоу, первый сын. Но второй сын добавил ложку дегтя: она сидела на диване парализованная, в пятнах молока, не в силах ни спать, ни думать из-за непрекращающихся сдавленных криков младенца.

Но, когда Эдди перестал плакать, он превратился в милого, улыбчивого малыша, который ползал по квартире вслед за братом. Он любил обниматься больше, чем Джордан. Депрессия Джейн развеялась, когда однажды утром она проснулась от смеха Эдди, который навалился на нее и чмокал в щеку открытым слюнявым ртом. Чмок, чмок, чмок.

Джордан всегда привлекал к себе внимание. Он был старше и сильнее брата, но чаще всего Эдди и Джордан казались единым целым. Эдди успокаивал брата, когда тот злился на что-то мешающее его планам. Эдди любил играть на пианино, Джордан составлял для него композиции. Эдди выстраивал из лего целые города, тянувшиеся от кухни до холла, и иногда родители, идя в туалет посреди ночи, наступали на конструкции и громко ругались, потирая ушибленные места. Когда Эдди загорелся лего, Джордан притащил книги по архитектуре из библиотеки, чтобы помогать своему брату строить более сложные мегаполисы. Когда Джордан бросал Брюсу вызов, например тайком выбирался из квартиры, когда должен был делать домашку, или возвращался из музея на десять-пятнадцать минут позже, чем было условлено, Эдди становился его сообщником. Когда их ловил швейцар или сам Брюс, Эдди тут же говорил: «Прости, папа» своим самым нежным детским голоском, отчего Брюс мгновенно остывал. Джейн нравилось думать, что ярость и слезы Эдди в младенчестве опустошили его и он, улыбаясь, ступит на берег взрослой жизни вслед за своенравным и неспокойным Джорданом.

– Как ваши дела, мальчики? – спрашивает Джейн, дойдя до их ряда. Три головы развернулись, чтобы посмотреть на нее, и у всех одно и то же серьезное выражение лица.

– В первом классе кормят гораздо лучше, – замечает Джордан. – Оставишь нам десерт?

– Конечно, – улыбается она сыновьям, немного побаиваясь смотреть в сторону Брюса. Неясно, сколько еще он будет таить обиду на то, что она не подсуетилась, чтобы сесть вместе с ними.

– В твоем сценарии уже появились инопланетяне? – спрашивает Эдди.

– Нет.

– Подводные лодки?

– Нет.

– Мартышки-мутанты?

– Да. Несколько штук имеется.

– Возможно, твоя мама напишет историю любви, – вмешивается Брюс.

Громкоговоритель оживает над их головами:

– Говорит капитан. Следующие двадцать минут мы будем лететь сквозь небольшой ливневый шторм, что может привести к турбулентности. Мы просим пассажиров вернуться на свои места до выключения знака «Пристегните ремни».

Эдди скрещивает руки на груди и поворачивается к окну. Джейн знает, его глаза намокли от внезапных слез. Этот переезд был тяжелым для всех, и он предпочел бы сидеть с матерью во время полета.

– Прости, малыш, – говорит она, обращаясь к его узким плечам. – Я вернусь и навещу тебя через несколько минут.

– Десерт, – говорит Джордан. – Когда раздадут обед, не забудь оставить десерт.

Они с Джорданом обмениваются сложным рукопожатием, над которым поработали заранее: действие занимает пять секунд, и неотъемлемая его часть – сохранение серьезного лица. Улыбаться нельзя. Джордан удовлетворенно кивает матери и отпускает руку. Джейн с облегчением выдыхает. Этот ритуал кажется ей важным действием, позволяющим оставаться в ближнем кругу сына. Проблема заключается в том, что ее испытывают снова и снова, и она понимает, что один неверный шаг может оттолкнуть ее от Джордана навсегда.

Возвращаясь на свое место, она проходит мимо крупной женщины в юбке, расшитой колокольчиками. Им обоим приходится идти боком, чтобы разойтись в узком проходе, и они не могут не коснуться друг друга. На секунду они оказываются нос к носу, затем их плечи соприкасаются. Колокольчики слегка звенят ниже пояса.

– Мне нравится ваша юбка, – говорит Джейн. Она знает, что слово нравится неподходящее, но не может подобрать нужного. Джейн смущается, обнаружив, что краснеет.

Женщина оглядывает Джейн с головы до ног, изучает ее кардиган и джинсы, прическу.

– Спасибо, – говорит она. – Я видела вас и ваших мальчиков. Они очаровательны.

Джейн улыбается:

– Раньше они были очаровательны. Какими они стали сейчас, я не знаю.

– Ну, мне они кажутся очаровательными.

– Большое спасибо.

Разговор явно закончен, но Джейн не спешит уходить. В этот момент нерешительности она собирается сказать что-то еще, но не может подобрать нужные слова. Даже когда она пристегивается в кресле, ей кажется, что она все еще стоит, подыскивая слова. Мне платят за то, чтобы я писала диалоги, думает она. Я такая самозванка.

Бенджамин наблюдает за тем, как две женщины беседуют в проходе. Примерно в паре метров от него. Он не слышит их, но видит, как розовеют щеки матери. Он подслушал ее разговор с седовласым отцом и двумя мальчиками. Полноценные, нормальные семьи вроде них – белые, с отцом, матерью и двумя детьми – всегда кажутся ему музейными экспонатами. Когда они открывают рты, их разговоры кажутся ему заученными, будто они читают сценарий, который все счастливые семьи получают в момент своего рождения. Он видел, как младший мальчик разрыдался, когда его мама ушла, и Бенджамин не смог удержаться от мысли: Ты серьезно? Она просто возвращается на свое место.