Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин

В то же лето Джордж Колер заразился полиомиелитом. Фил вполне вылечился от своих приступов, чтобы наносить частые визиты своему другу. Колер вспоминает его доброту, но также и беспокойство, владевшее сознанием Фила: «Интересно, нет ли у меня легкой формы полиомиелита?» Этой болезни у него не было, но приступы астмы, тахикардии, а теперь еще и головокружения привили ему на всю жизнь ощущение слабого здоровья и страх перед болезнями.

Но Фил мог всегда компенсировать свои страхи кипучими страстями. Джеральд Акерман и Дик Дэниэлс разделяли его всепоглощающий интерес к классической музыке. Позднее Фил писал: «Я начал изучать и осваивать огромные территории на музыкальной карте; к четырнадцати годам я фактически мог распознать любую симфонию или оперу, определить любую классическую мелодию, которую при мне напевали или насвистывали». Акерман вспоминает нескончаемые беседы перед «Магнавоксом»[55] Фила на темы, включающие не только музыку, но и любимые фантастические рассказы Фила из последних выпусков журналов. Фил еще не обращался к традиционной классике, и Акерман сожалел об этом недостатке его вкуса. Но Фил всегда с подозрением относился к культурной претенциозности. Он, бывало, убеждал Дэниэлса, что запись музыки Чайковского (которого, насколько Филу было известно, Дэниэлс не любил) заставляет его возмущаться, когда кто-то смеет называть композитором Берлиоза. «Фил постоянно придумывал разные шутки и ситуации, которые приводили его друзей в замешательство. Это просто было частью его стиля и делало жизнь веселой». Но у Фила была своя, довольно «колючая» гордость. «У него была amour propre[56], свойственная испанскому идальго».

Дэниэлс, который сопровождал Фила на концерт Симфонического оркестра Сан-Франциско в тот вечер, когда у него случился ужасный приступ, не предъявляет никаких свидетельств о трудностях у Фила. Но ни Дэниэлс, ни Акерман не могли убедить Фила снова пересечь Залив. Дэниэлс вспоминает: «Он захотел вернуться из-за ужасного страха застрять посередине зрительного ряда, обмочиться и выйти, опозорившись. Те же страхи он испытывал, когда ехал на поезде в Сан-Франциско и обратно. Это спорный вопрос: я не склонен принимать всерьез его реакции, связанные с фобиями, и что это было бы оскорбительным для него».

Страхи Фила перед общественным туалетом были неподдельными – они продолжались и когда ему было за двадцать. Но Дэниэлс чувствовал себя в замешательстве не только из-за фобий Фила, но и из-за его склонности легко обижаться: «У него могло быть поразительное множество жалоб на тебя. Он также нередко считал, что в том, что с ним происходит, виноваты другие, преимущественно злоумышленники; Фил начал отвечать за себя еще в раннем возрасте, но у него был свой способ толкования мира, он, бывало, создавал проблемы из воздуха, считая, что люди норовят причинить ему вред».

Если у Фила и были его страхи, то он также обладал большим обаянием. Оно, однако, не включало в себя элегантную внешность. Фил утратил свою детскую пухлость, но уделял мало внимания одежде («ходячий мусорный бак», подшучивал Дэниэлс), и часто, когда он только начинал бриться, он оставлял редкие «кустики» на месте бакенбард. Но у него были приятные, интеллигентные черты лица и проницательные голубые глаза. И еще он говорил быстро и весело, умея сразу же заинтриговать слушателя, когда был в хорошем настроении. Круг же друзей Фила был довольно узким. Увлечения приходили и уходили, но он редко ходил на свидания и не находил себе постоянную девушку.

Это приносило ему мучительную боль. В Schizophrenia & The Book of Changes Фил использует сексуальное отчуждение в старших классах в качестве метафоры битвы между защищенным индивидом (idios kosmos, или персональным сознанием) и внешним миром (koinos kosmos, или общественным сознанием). Коварный koinos kosmos выманивает idios kosmos из его убежища с помощью тактики, включающей сексуальное желание. «Эта биполярная внутренняя война длится бесконечно; тем временем у реальной девушки и в мыслях нет, что ты жив (и ты сам можешь догадаться почему: тебя нет)». Да, это читается забавно, но нет сомнений в том, что неприятие тяжело давалось мальчику с изголодавшимся сердцем, который только еще учился бриться.

Позднее Фил обвинял Дороти в том, что она медленно внушала ему, пока он учился в старших классах и сразу же по окончании школы, страхи связанные с его мужской природой, поскольку она была убеждена, что он станет геем. (К этому еще стоит добавить унизительные высказывания Эдгара по поводу слабой физической подготовки Фила.) Но беспокойство Дороти частично было связано с тем, что Джеральд Акерман уже в юности обнаружил в себе гомосексуальность. Вот как Акерман вспоминает свое кокетство в старших классах:

Как показывает этот случай, Фил не был ни геем, ни гомофобом. Но, несмотря на внешнее спокойствие, как это, возможно, показалось Акерману, Фил чрезвычайно боялся обнаружить в себе гомосексуальные тенденции. Одобряя своих друзей-геев, себе он это табуировал.

Как и его одноклассники, Фил надеялся, что когда-нибудь поступит в Калифорнийский университет в Беркли, хотя его, в отличие от большинства, не приводили в восторг дальнейшее обучение и последующая карьера. Но желание добиться хороших оценок возымело свое действие и привело к классическому завершению – экзаменационной горячке, которая (в совершенно «филдиковском» духе) вызвала прозрение, лелеемое им на протяжении всей жизни.

Был тест по физике. Фил сильно облажался. Он не мог вспомнить ключевой принцип вытеснения воды, на котором основывались восемь из десяти экзаменационных вопросов. Время подходило к концу, и Фил начал молиться. Когда все уже казалось потерянным, какой-то внутренний голос объяснил ему этот принцип простыми словами – и Фил получил отличную оценку. В записи «Экзегезы» 1980 года Фил указывает на этот случай как на отправной пункт его духовной жизни: