Падение Римской империи - Питер Хизер

«Слухи не дают остаться втуне блестящему окончанию наших войн, но в победу верят больше, если собственными глазами убеждаются в ней… Мы теперь видели вещи, которые вызывали сомнение, когда нам сообщали о них: вереница закованных в цепи пленных… проведенных в процессии, и недавняя свирепость на их лицах сменилась вызывающей сострадание бледностью. Имя, которое когда-то наводило на нас ужас, теперь вызывает у нас удовольствие, и руки, обученные обращаться с чужеземным оружием, боятся встретиться с вооружением гладиаторов. Да будешь ты наслаждаться лаврами победы легко и часто… да будут наши храбрые воины захватывать в плен [варваров] и да найдут они свой конец на арене Города» (Symm. Relat. 47).

Для него эти убийства означали, что цивилизованный римский порядок должен по-прежнему брать верх над силами варварства и хаоса.

Неприязнь к варварам, находившая свободное выражение на аренах, основывалась у рафинированных римлян на чем-то большем, чем просто на ненависти. Примерно в то же время, когда саксы попали в засаду на северо-западной римской границе, оратор и философ Фемистий, известный политтехнолог империи, выступил перед сенатом в Константинополе, чтобы оправдать политику своего «работодателя», императора Валента. В его речи есть примечательная ремарка: «В каждом из нас сидит варварское племя, крайне властолюбивое и упрямое — я подразумеваю нрав и те алчные вожделения, противостоящие разумному началу, какие встречаются у скифов и германцев по отношению к Риму».

Варвары занимали свое строго определенное место в римском универсуме, основывавшемся на определенном видении миропорядка. Человеческие существа, считали римляне, состоят из двух элементов: разумного духа и физического тела. Выше людей, в космосе, живут существа, хотя и обладающие большей или меньшей силой, но обладающие чисто духовной природой. Ниже людей — животные, обладающие лишь физической природой. Человек же уникален, ибо сочетает в себе дух и тело, и отсюда проистекало римское видение разумности. У вполне разумных народов — таких как, например, утонченные римляне — разумный дух контролировал физическое начало. Но у низших человеческих существ, варваров, тело берет верх над разумом. Коротко говоря, варвары были римлянами наоборот, любившими алкоголь, любовные утехи и богатства мира.

Неразумность варваров демонстрировалась и другими способами. Римляне отмечали своеобразную реакцию варваров на перемены счастья. Если им улыбалась судьба, то они думали, что способны завоевать весь мир. Если же, напротив, удача хоть немного изменяла им, они впадали в глубокое отчаяние и жаловались на судьбу. Там, где римляне просчитывали возможные варианты, составляя продуманные планы, и неукоснительно следовали им, злополучных варваров по воле судьбы повсюду вытесняли с тех мест, где они обитали. Варварское общество находилось на более низкой стадии развития — мир, где сила сводила на нет право и где торжествовали те, чьи мышцы оказывались крепче. Таким образом, варвары выполняли роль рокового «другого» в представлениях римлян о себе самих: неразвитое общество, чьи неудачи подчеркивались, а превосходство мощи империи легитимизировалось. Действительно, Римское государство рассматривало себя как нечто не просто лучшее, чем то, что находилось за его пределами, а обладающее абсолютным и несомненным преимуществом, поскольку царивший в нем социальный порядок был предопределен свыше. Такая идеология не только позволяла высшим классам римского общества высоко ценить себя, но и играла свою роль в функционировании империи. В IV в. постоянная опасность со стороны варваров побуждала население платить налоги, несмотря на их рост в результате кризиса III в..

Хотя такая идеологическая стратегия делала свое дело, представляя соседей за пределами империи как антипод римского порядка, однако ссылка на них в качестве причины для повышения налогового бремени имела свои отрицательные стороны. Представления о варварах превращали в угрозу все, что находилось вне империи, и, таким образом, «люди второго сорта» по определению принадлежали к неразвитому обществу. Отсюда неизбежно вытекало, что конфликт оказывался нормальным состоянием отношений между римлянами и неримлянами; кроме того, Римская держава должна была побеждать всех, с кем она сталкивалась. В чем же благосклонность богов, как не в защищенности от поражений со стороны тех, кто лишен милости небожителей? Высшей римской доблестью, часто изображавшейся на монетах в виде богини, увенчанной венком из лавровых листьев, была, как лишний раз следует из этого, победоносность. И всякое поражение могло восприниматься таким образом, что тот, кто носил в данный момент императорский пурпур, оказывался недостоин этой чести.

Римские ораторы оказывались, таким образом, перед необходимостью искажать рассказ о событиях на границах, чтобы сохранить закрепившуюся за империей репутацию непобедимой. Так, например, в начале 363 г. император Юлиан затеял трудное мероприятие, проведя свою армию на 500 километров под персидским солнцем, и достиг окраин неприятельской столицы Ктесифона. Царь царей Хосрой позволил ему продвинуться, затем захлопнул капкан. Римлянам пришлось с боями на протяжении всего пути отступать на свою территорию. К концу июня, когда Юлиан погиб в стычке, ситуация стала безнадежной. Римской армии предстояло пройти еще 250 километров при том, что припасы практически закончились. Им удавалось проделывать примерно 5 километров в сутки из-за постоянных нападений персов. Преемник Юлиана Иовиан, избранный во время похода, не имел иного выхода, кроме как пойти на унизительный мир. Римской армии позволялось отступить, но персам передавались два крупных города — Нисибис и Сангара, множество укрепленных пунктов и пять приграничных областей (см. карту № 3). Однако ожидание победы было столь велико, особенно в начале правления, когда требовалось наглядное подтверждение божественного покровительства, что Иовиан не мог позволить себе признать поражение. На монетах его мир с персами изображался как победа, а Фемистий постарался усилить это впечатление. Вот только неловкость положения, в которое он попал, была слишком очевидна. Вот лучшее, что он мог придумать: «Персы показали, что подают голос за [Иовиана как императора] не менее, чем римляне, тем, что побросали оружие, как только узнали о его провозглашении [императором], и вскоре после этого стали осторожны в отношении тех людей, которых перед тем не боялись». Затем он рассказывает знаменитую историю об избрании персидским царем Дария в 522 г. до н. э., когда персы очевидно иррациональным способом выбирали себе правителя по конскому ржанию.

Фемистий старался вовсю, но его словесные упражнения мало кого убедили. К январю 364 г. н. э. Иовиан столкнулся с протестами восточных городов, недовольных передачей их персам, и в речи перед сенатом, которая продолжалась по меньшей мере три четверти часа, Фемистий уделил всего лишь одну минуту персидскому вопросу, а потом поспешил перейти к более интересным темам. В данном случае политика не могла оправдать ожиданий победы, и Фемистий вскоре счел более благоразумным исходить из этого. Иовиан скончался в феврале 364 г., а в конце того же года в первой речи перед преемником покойного Валентом он воспользовался смертью Иовиана, пребывавшего у власти всего восемь месяцев, истолковав это как знак того, что Бог не благословил его правление. Таким образом, неудача в войне с персами получала удовлетворительное объяснение, а темное пятно на репутации римлян в собственных глазах удавалось затереть.